Медовые дни - читать онлайн книгу. Автор: Эшколь Нево cтр.№ 26

Каждый вечер после работы Бен-Цук приходил в склеп и что-нибудь чинил: заменил полки в книжном шкафу, приделал к столу недостающую ножку, рассортировал книги по годам издания, соорудил безопасную подставку для заупокойной свечи. Чтобы в склепе, как в душе человеческой, всегда горел огонек.

Эту идею ему подсказал «Полный путеводитель по могилам праведников» Цви Вильнаи, который он нашел в единственном книжном магазине Городка-на-границе. Глаза продавщицы многообещающе поблескивали; две верхние пуговицы на блузке были расстегнуты.

– Вас интересуют другие книги на эту тему? – спросила она.

Он кивнул. Она вышла из-за кассы, легонько тронула его за руку и сказала:

– Пойдемте.

Совершая обход крошечного магазина, она один раз, чтобы достать книгу с верхней полки, приподнялась на цыпочки, и блузка у нее задралась, обнажив полоску голого тела, а второй раз, чтобы взять книгу с нижней полки, нагнулась, продемонстрировав ему свой выпуклый зад. Но Бен-Цук сказал себе: «Если ты ступил на верную дорогу, никуда с нее не сворачивай», – и не стал ей звонить, хотя она написала ему на чеке номер своего телефона. Изучая «Полный путеводитель по могилам праведников», он использовал чек как закладку.

В конце книги была приведена удивительная биография праведника Абы Хизкии и его жены. Аба Хизкия, принадлежавший к первой плеяде таннаев, был простым торговцем тканями. Когда его жена Лея умерла, он, как и положено, оплакивал ее семь дней. Однако ни на восьмой, ни на девятый, ни на десятый день, когда траур должен был закончиться, он так и не перестал ее оплакивать. К нему привели самого мудрого раввина того времени. Тот поцеловал его в лоб и спросил: «Почему ты продолжаешь скорбеть, Хизкия?» И ответил ему Хизкия: «Ребе, с уходом моей жены тьма окутала меня». – «Встань, – велел ему самый мудрый раввин того времени, – и посвяти жизнь помощи своим обездоленным соотечественникам. С каждым твоим благодеянием во тьме твоего сердца будет загораться свеча». Так и случилось. Торговец продал все свои ткани, стал жить в бедности и посвятил остаток своих дней помощи нуждающимся. Например, когда в Шаббат у одной женщины порвалась сандалия, а принести ей новую из-за субботних запретов никто не мог, Аба Хизкия проводил ее до дома, подкладывая ей под ноги свои раскрытые ладони. Вот до какого самоуничижения дошел Аба Хизкия – и благодаря этому перестал горевать по своей жене. Когда же он в преклонном возрасте скончался, его похоронили рядом с ней, и «с тех пор, – пишет Цви Вильнаи, – их общая могила помогает людям найти себе спутника жизни».

«Из всех возможных могил я упал на колени возле той, где покоится человек, потерявший любимую женщину! – поразился Бен-Цук. – Если это не знамение, то что тогда считать знамением?»

Через месяц он вынул из книги чек-закладку с телефоном продавщицы, бросил его в мусорную корзину и поехал в Город праведников искать себе раввина.

* * *

«Ну и не надо, – думал Даниэль. – Я не собираюсь их просить. Не хотят брать меня в свою команду – их полное право. У меня тоже есть самолюбие. С какой стати я буду поднимать руку? Они мне не учителя. Они мне просто одноклассники, которые лучше меня играют в футбол».

На каждом уроке физкультуры повторялась одна и та же история. За пятнадцать минут до конца урока учитель поручал Эрану Турки и Цахи Бренеру сформировать две команды, а остальные дети сидели на трибуне и ждали, кого из них выберут.

Наверняка сегодня Даниэля опять назовут последним. Цахи Бренер возьмет его только потому, что никого другого не останется, и поставит играть в защите, где «этот русский» причинит меньше всего вреда. (Вслух он этого не говорил, но Даниэль знал, что причина именно в этом.)

Но он не будет унижаться, как другие. Не станет кричать: «Я! Меня!»

Он спустится с трибуны с прямой спиной и гордо задранным подбородком, будет играть в защите и молиться про себя, чтобы мяч не полетел в его сторону.

– Разве Шони обратит на меня внимание, если я ничего не делаю лучше всех? – однажды спросил он Антона.

– Как это не делаешь, дурачок? Еще как делаешь!

– Что?

– Любишь. Мужчины, умеющие любить, всегда пользуются у женщин успехом.

«Послушать Антона, так все отлично, – думал Даниэль (время подумать у него было, так как мяч находился на другой стороне поля). – А когда я прихожу в школу, оказывается, что цена его словам – копейка. Как я могу понравиться Шони, если она даже не догадывается о моем существовании? Тем более если в конце года я перейду в другую школу».

Конечно, он прекрасно слышал разговор мамы с бабушкой Катей: папе повысили зарплату; в городе строят новый микрорайон; в новом микрорайоне есть большие квартиры.

Он понимал, что это означает. Это означало, что опять будут картонные коробки. Что рабочие погрузят картонные коробки в большой грузовик. Что папа будет по-русски спорить с рабочими, погрузившими картонные коробки, о размере чаевых. Что потом большой, нагруженный картонными коробками грузовик поедет в новый дом, а они поедут за ним на своей маленькой машине. Что он будет сидеть на заднем сиденье и крепко держать телевизор, чтобы тот не упал. А потом у него будет другая комната с другой кроватью, и он проведет несколько ночей без сна, пока не привыкнет к новым шумам. Потому что каждый дом шумит по ночам по-своему.

Когда лето кончится, будет, разумеется, новая школа. В которой нет Шони. Его мнением родители не поинтересуются. Не спросят, хочет ли он переходить в школу, где нет Шони. Это его злило. Как заполнять для них на иврите бланки Министерства внутренних дел, так он взрослый, а как участвовать в принятии важных решений, так плюрализм сразу отменяется и его точка зрения не весомее, чем точка зрения собаки Альбины. (Альбина – не настоящая, а воображаемая его собака; настоящую ему не покупают, хотя он просил уже много раз.)

«Время поджимает, – думал он. – Я должен заставить Шони обратить на меня внимание. Лето скоро».

Но тут учитель дал свисток к концу урока, и Даниэль вместе с другими ребятами пошел в класс.

* * *

Целых два года Моше Бен-Цук пытался вступить в одну из религиозных общин Города праведников. Стать в ней своим. Найти с другими общий язык. Однако так ни к кому и не прибился.

В первой общине были слишком строгие правила. Руководители пристально за ним наблюдали, словно только и ждали, когда он оплошает, чтобы укоризненно покачать головой. Следили за тем, как он держит молитвенник, в каких местах молитвы кланяется, и выражали недовольство тем, что он не так подгибает колени. Даже борода, за которой он так тщательно ухаживал, и та им не нравилась. «Что бы я ни делал, как бы ни старался, я всегда буду для них человеком второго сорта, – думал он. – То же было в кибуце: когда я входил в столовую, на меня смотрели как на чужака».

Вторая община гордилась своим либерализмом, но там все говорили по-английски, и у него возник комплекс неполноценности: в английском он был не силен.