— Конечно, — отвечает пацан, с надеждой поглядывая на Арину.
Я на нее не смотрю, не могу больше — лопну, если не убегу. Не думал, что это будет так сложно.
Ухожу, не прощаясь, в коридор, набрасываю на плечи пальто, ныряю в туфли и на ходу набираю Егора.
— Ты еще тут?
— Жду, — сонно протягивает Меркулов.
— Окей, сейчас буду.
Поворачиваю замок и толкаю от себя дверь, но меня останавливает теплая рука на плече.
— Спасибо, — тихий шепот летит в спину.
Повернувшись к Арине, долго смотрю в ее нежное лицо. Изучаю родинки и морщинки, считаю ресницы.
— На здоровье. — Прячу руки за спиной, чтобы не дернуться и не обнять ее, еще раз втянуть вкусный запах. — И не вздумай мне пересылать деньги. Обижусь и буду приходить снова и снова.
— Не приходи, Давид.
— Это просьба?
— Я не стану повторять, — она уводит взгляд, опускает его ниже, на мою ширинку, а меня дергает, словно получил хлыстом по спине.
Толкаю ее в стену и жадно впиваюсь в губы. Хватает двух-трех глотков, чтобы сойти с ума. Ее вкус, ее запах, ее страсть — все это коктейль круче виагры.
Сам отрываюсь, потому что дальше — только один выход, а вернее, вход, и выталкиваю свою тушу в подъезд.
Не мешкая, спускаюсь по ступенькам и вываливаюсь в осеннюю холодную ночь.
Она будет моей. Не знаю, как и почему, но я все сделаю, чтобы присвоить девушку себе. Для начала нужно найти муженька, о котором она постоянно твердит. Ощущение, что это прикрытие, чтобы не трогали и не цеплялись к ее красивой попке, но проверить стоит — замужних все-таки тяжелее совращать, есть ведь и личные пунктики.
К черту пунктики! Я так хочу Ласточку, что плевал на ее благоверного с высокой горки. Моей будет. Точка.
Несколько дней я терпел. Затем еще неделю следил за Ариной. А на второй у меня начались заезды… от воздержания, конечно.
Приказал, ладно, ласково попросил Егора не выпускать Ласточкину из вида. Меркулов странно поморщился, но все-таки выполнял свою работу. Молча. Без вопросов. Что для него весьма удивительно.
Некоторые дни, когда друг не мог, я перебрасывал приемы на коллегу и сам околачивался около подъезда, менял машины и одежду, чтобы не примелькаться любопытным соседям. И так бабульки-сплетницы уже косились в мою сторону. Уверен, ломают себе голову не первый день, к кому это такие дорогие тачки приезжают каждый день.
Я уже знал, когда моя Ласточка встает, когда засыпает и выключает свет в квартире, когда идет в ближайший супермаркет купить продукты, когда ведет детей в школу. Все знал. Кроме одного. Где ее благоверный? За эти десять с приличным хвостом дней он ни разу не появился. Неужто такая долгая командировка? Капитан корабля он, что ли?
— Даня, есть новости? — набрав друга, я откидываюсь на спинку кресла и неотрывно слежу за подъездом, не хочу девушку пропустить сегодня. Должен хотя бы одним глазком посмотреть.
— Аверин, ты что, совсем? — присвистывает Соколов, словно я уже давно того… свихнулся. — Ты мне сегодня уже третий раз звонишь, романтик хренов. Причем первый раз твой звонок был очень не вовремя.
— Разбудил? — сжимаю переносицу. Что, правда, я набирал его сегодня? Не помню. Как яйца с утра гудели — помню, а вот остальное — смутно.
— Представь себе! В пять утра я сплю вообще-то. И сейчас досыпаю то, что ты мне не дал, когда звонил в шесть! Блин, Давид, что с тобой? Так эта Ласточкина хороша, что ты напрочь мозг потерял? Обычная девушка, на первый взгляд — ничего особенного, что тебя так заклинило?
— Не спрашивай, — отклоняюсь назад максимально, чтобы сесть удобнее, в теле уже дней семь жуткая ломота. — С меня скоро искры будут сыпаться.
— О, бля… Довела баба. Что ж ты ее до сих пор не отоварил?
— Выгнала.
— Тебя? Не верю, — он смеется в трубку, а мне вот вообще не до смеха. А хотя… Даня ведь прав. Арина хотела меня, дрожала, когда я ее целовал, мне нужно было дожать, а я отступил. Почувствовал, что сорвется глупая с крючка и больше не позволит подступиться.
— Дань, что по ее мужу? Есть хоть немного инфы?
— Да она чистый лист, повторяю. Заезжал в школу вчера, я же тебе говорил, ты таблеточки для улучшения памяти попей, что ли, — Данька тяжело выдыхает, перемещается, я слышу в трубке стук его каблуков, хлопок двери. — Директор никогда мужа ее не видела, хотя он прописан в деле малявок. Так вот, — друг фыркает, — я только что пробил его — хрен там, пусто, как в танке. Нет такого. Он выдуманный. Ни единого следа. Ласточкина хотя бы за последние лет десять наследила, а он… пустышка.
— Звучит бредово.
— Согласен.
— А ты смог найти под каким именем она пишет?
— Нет. Зацепок нет. В сети ее фотографий я не нашел.
— Да и я. Потому к тебе и обратился.
— Понял, не дурак. Что она хоть пишет?
— Сложно сказать, — я на миг прикрываю глаза. — Малая заикалась, что сказки, но у меня есть подозрения, что сказки эти не простые…
— Золотые, — заразительно смеется Соколов, изображая стон в трубку.
— Хватит ржать, конь озабоченный. Лучше делом займись.
— Мне уже и самому интересно, кто она такая, эта твоя птичка-невеличка с писательским талантом. Сейчас ищем по базе, но десять лет прошло, она могла и внешность изменить, а фото, что ты дал — ну, хреновое оно. Сам понимаешь.
— Другого нет, я и так украдкой снял. А зачем ей внешность менять?
— Это уже ее нужно спрашивать? Хочешь, я приеду — устроим допрос с пристрастием, выведем Ласточку на чистую воду?
— Нет! — мой вскрик пугает собравшихся на солнце голубей. Они взлетают, как хлопья, и уносят с собой вибрирующее «ур». Я дергаюсь закрыть окно, ветер сегодня отчаянно мерзкий, пронизивающий, но входная дверь подъезда вдруг открывается, и на улицу, в тонкой осенней куртке дешевого покроя, выходит измученная Арина. Что-то совсем она осунулась за эти дни.
Я какое-то время не могу дышать. Жадно впитываю каждое ее движение и, сцепив зубы, затыкаю либидо, но оно, падла, рвется из штанов, будто вулкан проснулся.
Засада. Какая же она немыслимо красивая. Даже в этой шапке набекрень, что прячет ее густые волосы. Даже в этих старых мешковатых штанах и безобразной куртке.
— Давид! — свистит в ушах голос Даньки. — Ты тут?
— Тут, — шепотом, свистящим и хрустящим. — Она вышла, не могу говорить. Позже перезвоню.
— Не вытвори там ничего, — предостерегает со смешком Соколов. — Воздержание в твоем случае — очень опасно, а я тебя прикрывать не стану, насилие не переношу, ты же знаешь.
— С ума сошел? Какое еще насилие? Я же говорил, она отвечала мне, будто голодающая, но все равно не дала. Гордая, видать. Да и за собой следи, Сокол ненаглядный, — и отбиваю связь.