Грустная девушка у жуткого озера - читать онлайн книгу. Автор: Катерина Дементьева cтр.№ 18

Единственное, что можно изменить – это прошлое.

Вот он, мой романтичный момент – рука в руке, с волос стекают ледяные капли, нос и щеки красные, дрожу от холода. Я хотела бы испытать вертиго, выйти из тела, чтобы подправить все: свет, осанку главврача, мой вид, хотела бы пережить эту секунду, скорее оказаться в следующей, чтобы думать уже о другом, но мы все еще были здесь. Хорошо в этом было то, что главврач меня понимала, ну или хотя бы знала, что я чувствую. Она улыбнулась, провела рукой по голове, снова – могло быть, но не стало – романтично. Она меня жалела, и я иногда ненавидела ее за это.

Она могла бы точно ответить на вопрос, больна я или нет, и я часто ненавидела ее за это.

(она)

Она сходила за полотенцем, растерла мои руки, ноги, шутливо попыталась вытереть голову. Откуда-то у нее в руках взялся пушистый халат, я забралась в него. Я устала, так устала, и шум дождя наконец стал из яростного превращаться в уютный.

– Проводить? – спросила она.

Не надо. Я сжала ее руку на прощание, вышла, тихо закрыла за собой дверь и пошла в комнату. Тишина становилась привычной, умиротворяющей, это было хорошо. Приятно было думать о постели, моем любимом тяжелом одеяле, подушке, которую стоило бы заменить, но я отчего-то не хотела. Все это тянуло к себе, привлекало. Я вздрогнула, когда услышала, как кто-то закрыл дверь. Гаечка.

Она бросилась мне на шею, протараторила, что ужасно соскучилась, выяснила, что я вернулась, потому что сама захотела, а не потому что что-то случилось. Предложила мне сходить с ней на кухню перекусить, но я отказалась. [Гаечка] была очень милой, даже когда маниакально, хоть и, казалось, не всерьез пыталась покончить с собой. Мне она очень нравилась, но сейчас она была не вовремя, потому что сбила весь мой сонный настрой. Я зашла в комнату, драматично прижалась спиной к двери, сползла вниз и включила телефон.

Сейчас начнется.

13. перекус после шести

Это вроде как было положено, чтобы девушки моего возраста непременно сидели на диете, и я притворялась, что сижу на ней. Когда мы слушали Толстушек против Худышек, я притворялась, что болею за толстушек, которые наконец готовы взять себя в руки, хотя на самом деле ни за кого не болела и вообще не очень понимала, зачем существует так много шоу, где столько внимания уделяется еде. Терапевт терпеливо повторяла из раза в раз, что это – не нужно. Нужно стараться быть искренней, меньше заботиться о чужом мнении и больше – о своем состоянии. Я уже перестала говорить, что она не понимает, но она и правда не понимала – чужое мнение и формировало мое состояние. Если все вокруг были уверены, что я нормальная – значит, я и была такой. И не нужно мне было никаких особенностей, будь то бодипозитив или мой диагноз на четыре строчки.

Еще вроде как положено, что иногда с диет нужно срываться. Я специально не изучала этот вопрос слишком подробно, чтобы оставить маневр для индивидуальности – слишком прямое копирование было бы заметно, это мы, то есть я, конечно, я, это я уже выучила на позах и жестах. Я могла бы дотерпеть до завтрака, голод было переносить не сложнее, чем ужас бытия, но раз все равно захотелось, то почему бы было не сорваться с диеты сегодня, когда в коридорах довольно людно, и у меня будет много свидетелей? Не в том смысле, что мне нужны свидетели для чего-то плохого, нет, это свидетели моей нормальности. Плохо, наверное, что мы в них нуждались, но остальные варианты были не лучше, так что будем, буду жить с этим.

По дороге я встретила нескольких людей, убедилась, что Ксения вернулась, здорово, но неудивительно – всю последнюю неделю все в клинике шептались, что это произойдет, и я была уверена, сбудется. Когда слухов было слишком много, они всегда оказывались правдой, очень удобно. Я всех приглашала присоединиться ко мне, но никто не захотел. Это мы с терапевтом уже проработали, я знала, что это не из-за того, что им не нравилась я, а потому что у них просто были другие дела. Повелительница топоров и Ксения выглядели изможденными, их другими делами наверняка был сон, и было глупо обижаться. Я не обижалась. Все повторяла свою мантру о том, что не могу контролировать людей, только свои реакции. Мне нравилось повторять ее столько раз, чтобы слова теряли смысл, остались во мне чистыми, абстрактными звуками, которые ничего не значили. Тогда, получалось, я впитала в себя весь смысл, и они мне были больше не нужны. В этот раз не вышло, дорога до кухни была короче, чем нужное время, поэтому я и обнаружила себя не у холодильника, а за столом, с разложенными передо мной ножами разных размеров и форм.

Что меня злило – в клинике все бродили куда попало без присмотра и легко получали доступ к самым опасным предметам. Комнаты с медикаментами были заперты, да, ну и что с того, если я могла в два часа ночи прогуляться к кухне и окружить себя ножами?

Что меня расстраивало – я сделала именно это.

Хочу ли я вскрыть вены, спросила я себя. Кажется, нет. Точно нет, не хочу. Тогда почему же я загоняю себя в ситуацию, когда сделать это настолько легко, что кажется нелогичным – не делать? Почему? Я достала блокнот, кратко описала ситуацию, свое состояние, вопросы, которые хочу задать терапевту на следующей сессии. Потом убрала ножи – это заняло время, потому что я понятия не имела, где взяла некоторые из них. Надеюсь, работницы кухни не сильно будут злиться, если что-то окажется не на своем месте, а это скорее всего и произойдет. Я оставила один нож, отрезала им хлеб, сыр, нарезала помидор. Я любила тосты, но света из окна для жарки не хватило бы, а зажигать лампы мне не хотелось – должна же хоть кто-то соблюдать правила приличия и поведения в этом месте. Но включенный чайник – это ведь, наверное, будет ничего? Если я ем холодный бутерброд, то хотя бы поем его с чаем или с какао. Я включила чайник. У него на боку была прозрачная синяя полоска, днем было не видно, что она загоралась, зато сейчас она отбрасывала луч света длиной почти со всю комнату. Я подставила под него ладони, поиграла с тенью, со светом, который падал на кожу. Было весело, и я увлеклась, поэтому перепугалась, когда сзади кашлянули. Пугаться было нечего, даже если это был бы санитар, он просто пожурил бы меня, а потом составил компанию, пока я ем. Или присоединился бы.

Это не был санитар, это был Котик. Он виновато пожал плечами, приветственно помахал рукой, потом – в сторону стола: спросил этим, не против ли я, если он присоединится. Я была не против. Жесты и мимика у Котика такие, что всем только завидовать. Он умудрялся вести с их помощью сложные беседы, по-настоящему сложные, обсуждать и погоду, и химию, и спорить насчет рецептов с главврачом, и утешать тех, кому становилось грустно. Это все, когда он не сидел на _____, конечно. Котик был немой, но не из-за физических, а из-за психологических причин, и его терапевт, я слышала, все еще пыталась помочь ему разговориться, хотя все считали, что это лишнее. Без голоса Котик был не просто человеком с диагнозом, он был человеком-загадкой, почетным членом нашего, моего клуба, который еще и выращивал на чердаке марихуану, в подвале – табак, и вообще помогал мне в клубе не сойти с ума от скуки.