Выбор Зигмунда - читать онлайн книгу. Автор: Карло А. Мартильи cтр.№ 29

Фрейд закрыл тетрадь и из вежливости встал, а де Молина в это время выходил из его кабинета, опустив голову, словно при молитве. Вполне возможно, что он действительно молился. Доктор подождал, пока прелат закроет за собой дверь, а потом от радости стукнул кулаком по подлокотнику кресла.

Это все равно как если бы он один, без помощи партнеров, выиграл четыре главных козыря в вист. Отказ кардинала отвечать на вопрос о мастурбации был фактически признанием того, что де Молина этим занимается. Фрейд был в этом уверен. Было бы достаточно простого «нет» или отрицательного покачивания головой, возможно дополненного снисходительной улыбкой, чтобы у доктора остались сомнения. Но вместо этого кардинал отказался отвечать, а во всех случаях, которые он наблюдал у десятков своих пациентов, такое поведение означало скрытое признание. И в любом случае для мужчины, которому тридцать восемь лет и у которого рядом (точнее, в постели) нет женщины, самоудовлетворение вполне нормально, по меньшей мере как способ справляться со своим инстинктом.

С точки зрения расследования то, что де Молина мастурбирует, может быть во всех отношениях доводом в его пользу. Здоровая мастурбация означает отсутствие невроза, то есть уменьшает возможность того, что кардинал каким-то образом был участником или сообщником преступления, вызванного страстью, было ли это убийством или самоубийством.

Но трудности создавало само католическое понятие греха, о котором говорил де Молина. В это понятие входил запрет на упомянутое спасительное упражнение. Сопротивление соблазну вызывало отклонения и неврозы, а тот, кто уступал искушению, испытывал чувство вины. Если кто-то был замешан (кстати, никаких доказательств этого нет) в двойном самоубийстве или убийстве девушки и швейцарского гвардейца, это мог быть только извращенец, какую бы роль он ни сыграл – свидетеля или сообщника.

Что касается исповеди, Фрейд должен был признать, что тут де Молина был прав. Этот вопрос возник у него внезапно и без всякой причины. Впрочем, возможно, причиной было любопытство – его никогда не угасавший интерес к тайне прощения грехов, необъяснимой для еврея, недоступной для воображения атеиста и губительной для психоаналитика.

Зигмунд зажег себе еще одну «Трабукко». Эти итальянские сигары начинали ему нравиться больше остальных, хотя были дешевле кубинских и мексиканских. Курить было как вдыхать запах этой страны, сладкий и горький одновременно, интригующий и уютный, коварный и угнетающий.

Однако он отметил в блокноте пары слов, которые могли иметь особое значение, – в особенности сочетания «молитва – пение», «ложь – огонь» и «нога – лоно». Последняя ассоциация могла быть связана с модой показывать щиколотки из-под одежды. Это едва заметное обнажение ног – интригующий указатель, направляющий на путь к совсем другим частям тела.

Лоно может означать женскую грудь – второй по важности сексуальный образ. Де Молина не позволил своему бессознательному думать о первом важнейшем образе – влагалище и уклонился в сторону. К тому же слово «лоно» более спокойное из-за своего двойного значения – ведь в известной молитве лоном называют чрево Девы Марии, в котором воплотился Иисус. В этом случае тоже неизвестный составитель молитвы заменил один образ другим, стал сам себе цензором, и получилось так, как будто магическое зачатие предполагаемого сына Бога произошло в легких, а не в матке Богородицы.

Если недопустимо пользоваться словом «матка», пусть говорят «живот», «утроба» или «чрево», но хватит этого долбаного лицемерия.

Пение – самая благородная и самая древняя часть молитвы, обряд, объединяющий верующих в поклонении потустороннему символу. Фрейд не смог вспомнить, по какой причине он подчеркнул соединяющую их связь, и перешел к более интересной паре, в которой ложь была связана с огнем. Это было несомненное указание на подавленное чувство вины. Огонь – наказание в аду за ложь, которая пока погребена внутри «Я» де Молины.

– Добрый день, доктор. Ваш бульон остывает.

Фрейд поднял взгляд, но ему понадобилось несколько секунд, чтобы восстановить связь между зрением и сознанием; после этого он смог улыбнуться в ответ на радостную улыбку Анджело Ронкалли.

– Добрый день, Анджело. Извините меня, я задумался.

– Если бы думать было провинностью, в этих стенах не было бы ни одного невиновного человека, – сказал Анджело с притворной покорностью.

Этому юноше всегда удавалось развлечь Фрейда: Ронкалли соединял деревенское остроумие с обезоруживающей осведомленностью. Его тонкое чувство юмора казалось унаследованным напрямую от папы. Если бы понтифики были династией, Анджело был бы достойным сыном такого отца. Фрейд поднес ложку ко рту. Ронкалли действительно был прав. Нет ничего хуже, чем теплый бульон. Он должен быть или горячим, или холодным, а такой он – просто пресное пойло.

– Мне надо бы поговорить с вами.

– Хотите пообедать со мной?

– Нет, спасибо, я уже поел. Но я был бы вам благодарен, если бы, когда вы закончите, мы смогли прогуляться по саду.

Почти засохшие цветы питосфора осыпались даже при самом легком прикосновении, издавая сильный запах – последний подарок перед концом; этот аромат был менее нежным, чем весенний. Ронкалли растирал их лепестки между большим и указательным пальцами, а потом закрывал глаза и подносил пальцы к ноздрям. Фрейду же больше нравился сладковатый аромат только что зажженной сигары «Дон Педро», который смешивался с запахом сосновой смолы. Однако, видя на лице своего спутника восторг, доходящий почти до экстаза, доктор предположил, что вся природа – источник удовольствий. Жизнь создала наслаждение, чтобы сделать возможным свое продление; именно наслаждение делает возможным существование жизни и ее непрерывность.

Они вышли в сад, где сова пела свою любовную песню, и остановились под ветвями ливанского кедра.

– Вы помните Крочифису, дочь Марии Монтанари, – сказал Ронкалли.

Это было утверждение, а не вопрос.

Он был прав: об этой девочке Фрейду напоминало все, в том числе беспокойство ее матери, к которому он отнесся столь легкомысленно. Сейчас ему чудился в воздухе чей-то шепот: «Может быть, ты ошибся».

– Я недавно нашел ее недалеко отсюда, за кустом.

– Она жива? – инстинктивно спросил Фрейд.

– Слава Богу, да. – Ронкалли нахмурился. – Но пояс на ее платье был развязан, и она спала. Я старался ее разбудить, она выглядела смущенной и сбитой с толку; может быть, она была и немного пьяна: от нее пахло вином, и она не держалась на ногах.

– Scheisse… – пробормотал Фрейд, надеясь, что его собеседник не знает немецкого языка и не поймет, что это значит «дерьмо».

– Я не знал, что делать. Если бы я позвал отца эконома или, что того хуже, гвардейцев, она попала бы в беду и вместе с ней пострадала бы ее мать, хорошая женщина. И я оставался рядом с ней, пока не стемнело, а потом привел ее – почти принес – в единственное место, где, я был уверен, ее не найдут. В вашу комнату, доктор.