Коварная ложь - читать онлайн книгу. Автор: Паркер С. Хантингтон cтр.№ 73

Бэзил была той, кто постил свои фотки с Ридом, сопровождая их тегами вроде #всегда, #истинная-пара, #паренькапитанфутбольнойкоманды #квотербек и #мойнавсегда на каждой.

Но Рид? Его лента состояла из трех пунктов: еда, семья и футбол – попытка произвести впечатление на скаутов университета своей самоотдачей. Публикация этого фото означала некоторое одобрение, символ верности, который я не могла игнорировать, как бы мне ни хотелось.

Я несколько месяцев следила за ними обоими, подписавшись на Рида и несколько аккаунтов логофилов, чтобы скрыть тот факт, что я завела профиль в социальной сети с единственной целью – следить за своим лучшим другом. Два раза в месяц я размещала цитаты, иногда – футболки, а один раз даже картофелину с огорода в форме головы Авраама Линкольна.

На следующий день после того, как «Истридж Дэйли» опубликовал статью о совместном рейде ФБР и Комиссии, я проснулась от угроз смерти, написанных под моими постами. Их количество уменьшалось и увеличивалось с циклами новостей, появляясь всякий раз, как всплывало что-то об этом деле.

Когда СМИ написали об отсутствии убедительных доказательств, я посмеялась над тем, как люди обзывали моего отца, Вирджинию и меня. Большинство этих ругательств даже не имели смысла, свирепствовали конспирологические теории с доказательствами по этому делу, и люди просто ненавидели нас.

«Избалованные реднеки». В ответ на это Вирджиния швырнула вазу династии Мин, относившуюся к четырнадцатому веку, в стену кладовой.

«Суккубы Юга». Вирджиния вылила свой свежевыжатый сок кумквата в бассейн и заказала четырехчасовой массаж глубоких тканей в ночном спа-салоне.

«Барби-мошенница». Вирджиния вышла из себя, обожравшись тысячью граммов дешевых углеводов.

К тому моменту, как Хэнк Прескотт умер и угрозы стали еще страшней, чем когда бы то ни было, я уже давно перестала проверять комментарии и сообщения. Я все еще отказывалась удалять свою учетную запись или делать ее приватной, просто потому, что это означало бы признание поражения.

В любом случае, это не имело значения.

Угрозы меня не задевали. До тех пор, пока не умер Хэнк и я не почувствовала настоящие последствия папиной кражи и того, что обвинения были оправданны. Затем последовала смерть Ангуса Бедфорда, и за этим – еще больше неприятных комментариев.

Я приняла все это, как свою новую норму, время от времени заходя в «Инсту» и подыскивая красивые слова, чтобы скоротать время, но это сообщение застало меня врасплох. Не потому, что я чувствовала себя одиноко, а потому, что эти слова казались еще более одинокими.

«Умри. Просто умри».

Отправитель не потрудился сделать свой профиль приватным или создать фейковый новый, как делали некоторые другие. Это была настолько простая угроза в тот редкий момент, когда семейство Уинтропов снова появилось в новостях, что мне стало любопытно.

«Деми Уилсон.

18.

Любитель собак.

Любитель кошек.

Ненавистник людей».

Родственная душа.

Я просмотрела ее ленту, приобщилась к ее жизни и нашла одно фото, которое не смогла забыть.

Она обнимала за плечи Ангуса Бедфорда. Они стояли перед тачкой, по полу были разбросаны инструменты. От дождя их волосы липли ко лбу, но это не мешало им глупо улыбаться.

Подпись: «В дождливые дни я особенно сильно скучаю по папе #покойсясмиром».

На следующий день она извинилась, сказала, что была пьяна и что не винит меня за ошибки моего отца. Я отправила в ответ дурацкий мем с двумя обнимающимися яйцами и подписью «Извинение принято».

Что я действительно хотела сказать, так это: «Прощать других – это миф. Единственный заключенный, которого освобождаешь, прощая кого-то, это ты сам».

Не имело значения, простят ли меня когда-нибудь ненавистники семьи Уинтроп, потому что я никогда не прощу свою семью и то, как я жила привилегированной жизнью, не обращая внимания на грехи, которые обеспечивали ее.

Я больше никогда не разговаривала с Деми, но я следила за ней, как следила бы за диким животным на заднем дворе.

Издалека.

Ни разу не позвав.

Просто наблюдая.

Ожидая.

Удивляясь.

Несколько месяцев спустя Деми разместила в своей «Инсте» пост о том, что ее приняли в университет Уилтона. Две недели спустя она выставила «сторис», когда получила полную стипендию в Уилтоне, а затем снова, когда получила тройку по истории искусств и стипендию отозвали.

Я подписала ее петицию, где она умоляла Уилтон изменить свое решение. Она собрала тридцать шесть подписей, включая мою, и ни одна из них ничего не изменила. Что ей действительно было нужно – обеспеченный отец вроде моего или по крайней мере – Ангуса Бедфорда, который перед своей смертью вложил приличную сумму в «Колледж фонд. Уинтроп Текстиль».

Каждый вложенный доллар должен был быть удвоен компанией, деньги можно было использовать на обучение сотрудников и их семей. Когда компания рухнула, рухнул и «Колледж фонд».

В свой первый год в университете я едва выходила из своей комнаты, налегая на пакеты с раменом, которые покупала на четыре доллара в магазине «Все по доллару» в конце квартала. Мои книги, отсканированные в библиотеке, перекочевали на айфон, который папа подарил мне давным-давно. Я оплачивала свое обучение и небольшую стипендию безумным количеством студенческих займов, которые я понабирала.

Вирджиния шантажировала меня моим трастовым фондом, а это значило, что я была на мели и каждый год тратила больше, чем имела, и брала студенческие ссуды, чтобы покрыть расходы. Но как бы бедна я ни была, я не могла позволить Деми бросить университет.

Я попросила старого папиного знакомого создать анонимный стипендиальный фонд и подала заявление на постоянную работу в закусочной.

От двой ных смен у меня болели ноги и спина, но они не убили меня.

Жесткие рабочие часы заставляли меня посещать занятия, которые я ненавидела, но они не убили меня.

Дополнительная ответственность мучила меня тревогой, но не убила.

Недостаток сна не давал сосредоточиться на учебе, но это не убило меня.

Голодные боли беспокоили, но не убили.

В конце концов я не пожалела, что заплатила за Деми.

Это было правильно.

Я была пустым деревом, давно умершим, и нашла способ ожить.

Ничто не возбуждало меня сильнее, чем разговоры с Беном о Сизифе.

И этому ничто не в силах было помешать.

Ни голод.

Ни бедность.

Ни Вирджиния.

Ни папа.

Ни даже Нэш Прескотт.