– Родственник Биллингтона ищет индейцев. Вам что, нужен Квамис?
– Квамис! – изумленно воскликнул Дьюарт.
Значит, эта женщина каким-то образом знала историю Биллингтона и его слуги Квамиса.
– Ой, да вы аж подпрыгнули, незнакомец. Только зачем вам Квамис, если он не вернулся и уже не вернется. Он ушел туда и не хочет возвращаться.
– Что вам известно об Элайдже Биллингтоне? – резко спросил Дьюарт.
– Ну и вопрос! Я знаю только то, что рассказывали в моей семье. Элайджа знал больше, чем позволительно простому смертному. – Старуха хрипло рассмеялась. – Больше, чем должен знать человек. Магия, Знак Старших Богов. Мудрый он был человек, этот Элайджа Биллингтон; вам повезло, что вы его родственник – благородная кровь. Только не делайте того, что делал он, и помните – не трогайте камень, не открывайте запечатанную дверь, чтобы Те, Кто за Пределом, не прорвались к нам.
Слушая, что говорит женщина, Эмброуз Дьюарт внезапно ощутил, как его захлестывают дурные предчувствия. Приключение, за которое он взялся с таким энтузиазмом, ради которого перечитал горы старинных документов и просмотрел кипы пожелтевших книг и газет, судя по намекам жителей этой убогой деревушки, грозило обернуться настоящим кошмаром. В углу темной комнаты, сгорбившись, сидела древняя старуха, которую тьма поглотила целиком, скрыв от Дьюарта ее черты, но не скрыв его самого от взгляда старухи, и она явно изучала его, как и те старики возле церкви, сверяя его черты с чертами Элайджи Биллингтона, и веяло от этого чем-то дьявольским; смех старухи казался Дьюарту неприличным и ужасным – он был тонким, как писк летучих мышей. Слова, которые небрежно срывались с ее губ, казались ему, человеку далеко не впечатлительному, наполненными страшным смыслом, пред которым пасовал даже его трезвый ум; и как ни старался Дьюарт взглянуть на ситуацию с прозаической точки зрения, у него ничего не получалось. Он пытался уверить себя, что так и должно быть, что здесь, среди холмов Массачусетса, в этих диких местах, где живут угрюмые суеверные люди, ничего другого нельзя и ожидать; и все же было в миссис Бишоп что-то такое, что отличало ее от простой деревенской старухи, словно она знала какую-то важную тайну, и это позволяло ей смотреть свысока на непосвященных.
– Скажите, в чем обвиняли моего прапрапрадедушку?
– А вы не знаете?
– В колдовстве?
– Думаете, в сношениях с дьяволом? – хихикнула она. – Вовсе нет. Никто не знал в чем. Я вот что вам скажу: Он не тронул Элайджу, когда бродил по холмам и устраивал адский шум по ночам. Элайджа призвал Его, и Он пришел; Элайджа отослал Его прочь, и Он ушел. Ушел туда, где сейчас сидит, притаился и ждет – ждет вот уже сто лет, когда откроется заветная дверь, и тогда Он выберется наружу и снова будет бродить по холмам.
Слушая старуху, Дьюарт узнавал знакомые мотивы; конечно, от ее слов веяло обычными историями с колдовством и демонологией, но вместе с тем было в них что-то еще помимо этого.
– Миссис Бишоп, вы когда-нибудь слышали о Мисквамакусе?
– Это был самый великий колдун племени вампанугов. Мне про него дед рассказывал.
Отлично, уже что-то.
– И этот колдун, миссис Бишоп…
– Ох, не спрашивайте. Он все знал. И Биллингтон знал. Не стану я об этом рассказывать. Я старуха, мне уж недолго осталось, и все равно боюсь я об этом говорить. Вы лучше книги почитайте.
– Какие книги?
– Которые читал ваш прапрапрадедушка; там все написано. Станете читать, тогда все и поймете – как Он отвечал с холмов, как появлялся из воздуха, словно бы со звезды спускался. Только не делайте того, что делал Элайджа, потому как если явится Тот-Кого-Нельзя-Называть, кто знает, что он с вами сделает? Сейчас Он сидит и ждет. Сто лет прошло, а Он этого и не заметил, словно это было вчера. Время для него – ничто. И пространство тоже. Я бедная старая женщина, мне недолго осталось, но я вижу их тени, вот они, кружатся, витают над вами, хлопают крыльями и ждут, ждут. Не ходите на холмы и не пытайтесь никого вызывать.
Все это Дьюарт выслушал с ощущением нарастающей тревоги и того, что называется «морозом по коже». Предметы в комнате, и эта старуха, и сами звуки ее голоса – все казалось ему зловеще-загадочным; несмотря на окружающие его стены, он чувствовал себя слабым и беззащитным перед надвигающейся тьмой, которая давила на него, как и эти таинственные, увенчанные каменными кольцами холмы. Дьюарт готов был поклясться, что в эту минуту кто-то заглядывает ему через плечо, словно те старики из Данвича последовали за ним сюда и теперь слушают его разговор со старухой. Внезапно его сознание затуманилось, и вот уже комната ожила, по ней заметались какие-то существа, и Дьюарт, который был уже не в силах противостоять игре собственного воображения, не слышал ничего, кроме жуткого, пронзительного хихиканья.
Дьюарт резко поднялся.
Вероятно, старуха что-то почувствовала, поскольку сразу перестала хихикать и униженно заканючила:
– Не трогайте меня, хозяин, я старая женщина, мне недолго осталось.
И вновь, как и прежде, столь явное проявление трусливой покорности наполнило Дьюарта ощущением тревожного волнения. Он не привык к угодливости, против которой восставало само его существо, которая была противна ему до тошноты, ибо он прекрасно сознавал, что раболепие этих людей вызвано не уважением, а глупыми сказками об Элайдже, и от этого на душе становилось еще омерзительнее.
– Где я могу найти миссис Джайлз? – коротко бросил он.
– На том конце Данвича. Живет с сыном, он у нее не в себе, говорят.
Дьюарт уже ступил на крыльцо, когда за его спиной вновь послышался противный скрип, который у миссис Бишоп считался смехом. Несмотря на отвращение, он остановился и прислушался. Смех прекратился, его сменило неясное бормотание. И тут, к своему великому изумлению, Дьюарт понял, что старуха говорит не по-английски, а произносит какие-то странные звуки, которые здесь, среди лесов, он никак не ожидал услышать. Дьюарт напрягал слух, пытаясь разобрать отдельные слова. Насколько он мог определить, произносимые старухой звуки представляли собой странную смесь слов и придыхания; этот язык он не слышал ни разу в жизни. Вытащив из кармана конверт, Дьюарт попытался записывать транскрипцию звуков, но когда он взглянул на то, что записал, то увидел какую-то чепуху. «Н’гаи, н’га’гхаа, шоггог, й’хах, Ньярла-то, Ньярла-тотеп, Йог-Сотот, н-йах, н-йах». Вскоре бормотание старухи стихло, и в доме наступила тишина. Совершенно обескураженный, не веря своим глазам, Дьюарт смотрел на листок бумаги с написанными на нем знаками транскрипции; это было невероятно – почти неграмотная, дремучая деревенская старуха владела неизвестным ему иностранным языком с какой-то невероятной фонетикой; в одном он был абсолютно уверен: это не индейский язык.
Итак, с горечью приходилось признать, что ему не удалось узнать ничего, что могло бы добавить штрихи к портрету его далекого предка; вместо этого его все больше затягивало в водоворот тайн и загадок, ибо несвязная беседа с миссис Бишоп не дала ему ничего, кроме новых головоломок, начисто лишенных очевидной связи с Элайджей Биллингтоном или хотя бы с его именем, которое, словно магнит, притягивало к себе поток разрозненных воспоминаний, лишенных единого основания или смысла.