– Все. Его дурной вид портит всю прихожую! – категорично сказал Алексей.
– Чуня покарает тебя за это, – хмыкнула Нелли.
– Или я его сам сожгу, – мстительно заявил Леша, считающий, что идиота-тотема и отпрыска ядерного взрыва по совместительству в семье любят больше, чем его, шеф-повара и модельера в одном прекрасном лице.
– Привет, – кивнула я папе, а он подсел ко мне на лавочку, весело посвистывая. – Ты откуда?
– Из мастерской иду, а ты откуда?
– Из университета, папа! У меня же был экзамен! – возмутилась я. – Почему все нормальные родители знают, что у их детей был экзамен, а ты нет!
– А я ненормальный родитель, – обескураживающе улыбнулся Томас, и зачем-то потрепал меня по челке, как маленькую.
– Вот я и вижу. Это же самое ты заявил во втором классе, когда в школе был утренник, и учительница сказала прийти в карнавальных костюмах, – обиженно отозвалась я, припоминая случай столетней давности. Учительница от моего наряда чуть в обморок не упала.
– Не помню такого, Катенька, – вновь улыбнулся родитель. – А на что экзамен сдала?
– На «три», – не стала вдаваться я в подробности. – Очень странно, что не помнишь! Весьма! Ты нарядил меня Авангардным Барсуком! – не выдержав, заорала я.
О, да, кое-кто не мог одеть дочку Принцессой, Снежинкой или на худой конец Мышонком, – это слишком обычно, а значит, совсем не авангардно.
– Ах, это! – засмеялся папа. – Это я помню – мы так долго вшестером делали этот костюм. Краб еще забавно умудрился пришить конец своего рукава к твоему комбинезончику. Его кривые руки всегда были в деле!
Я мрачно посмотрела на родственника. На Краба мне было, честно сказать, фиолетово, а вот то, насколько мне было неуютно на праздновании Нового года во втором классе, до сих пор вспоминаю с содроганием. Только подумайте – все девочки были маленькими красавицами, а я – Барсуком! Кроваво-красным Барсуком с двухметровым хвостом, на котором чернели китайские иероглифы, в огромной маске, злобно светившейся мрачными багровыми глазами, над которыми угрожающе были сдвинуты две белоснежные брови, и на мне лишь только черненькие лакированные сапожки были нормальными… Дети меня пугались, честно сказать, а учительница сказала папе, что он ненормальный родитель. Он приобняв ее за плечи, подтвердил с улыбкой эти слова. А потом пригласил бедную преподавательницу в «какой-нибудь буржуйский ресторанчик», смутив женщину еще больше!
Сейчас, злая из-за своих личных проблем, я, как это часто бывает у детей, стала наезжать на Томаса, вспоминая очередную древнюю обиду.
– Меня дразнили Барсуком-злодеем еще полгода! Нинка до сих пор ржет, когда видит меня на фотках с того вечера! Еще бы – она тогда была Снежной Королевой, а не демоническим Барсуком! – выговаривала я, одновременно пиная ногой ножку лавки.
– Зато ты была единственная и неповторимая. Разве не прелесть? – отозвался папа, вытаскивая из кармана семечки и бросая их голубям. По-моему, одна из семечек попала отважной птичке едва ли не в глаз – Томас всегда был очень метким.
– Прелесть, еще бы, – не могла успокоиться я, наблюдая за клюющими голубями, – прелесть с конца.
– А я до сих пор храню этот костюм в мастерской, Кать, – серьезно сказал Томас, и, по-моему, впервые в жизни я увидела, что когда он улыбается, от его глаз весело разбегаются в разные стороны тоненькие горизонтальные лучики-морщинки. – Ты так смешно волочила свой хвост, а я все думал, что стоило сделать хвост покороче, но если бы он был не таким длинным, я бы не сумел нанести на материал весь текст одного китайского заговора на удачу.
Я вздохнула. И перестав злиться, рассмеялась – ведь этим хвостом было так удобно бить мальчишек-приставак!
– Хочешь, я тебе что-то покажу? – заговорщицким тоном спросил папа, когда мы вдвоем насмеялись. – Еще никто не видел.
– Хочу. А что? – заинтересовалась я. – Очередной шедевр?
– Вот, – достал из рюкзака небольшой плотный холст, свернутый трубочкой он, – гляди, дочь моя. Оценишь полет моей фантазии. Это пока что набросок, но это будет основная работа моей новой выставки.
Я внимательно вгляделась в развернутую уже картину – в самых причудливых узорах здесь сплетались два цвета: синий и красный, и каждый из цветов сиял множеством тонов: от яркой фуксии до терпкого ализаринового, от нежно-голубого до берлинской лазури. Едва ли не геометрический узор двух цветов.
Весьма необычно для Томаса! Он что, переступил, наконец, через свой постмодернистический взгляд на мир и стал приверженцем каких-нибудь постмодернистических романтиков нового поколения?
– Это всего лишь набросок, – с умным видом стал пояснять папа. – Называется «СК» – «Синее – Красное». На создание вдохновил один молодой человек и немножко один французский писака Стендаль. Знаешь такого? Нет? Я так и знал. А знаешь, что эта картина значит в аллегорическом смысле?
– Что? – не знала я. Для меня это просто синее и красное. Вот и все. Красивые узоры и необычные переплетения оттенков и цветов, которые радуют глаз. Это единственная картина из всех папиных работ, которую бы я с удовольствием повесила бы в нашей с Нелли комнате.
– Люди привыкли думать так: бывает только черное и белое. Черное – плохое, белое – хорошее. И все. Но это узость мышления – это не так! – неожиданно закричал Томас так громко, что проходившие мимо женщины с малолетним ребенком вздрогнули и неодобрительно на нас уставились.
– Не так? – удивилась я, потому как и сама, наверное, принадлежала к категории этих людей. А что может быть кроме черного и белого? Ну не сине-красное все же? Я вообще на эту тему никогда не задумывалась. Просто жила и все.
– Не так! Какое, к демонам моды, черное и белое? Нет-нет-нет, и еще раз нет. Не существует четкого деления на «плохой-хороший» или «добро-зло». Это профанация, дорогая дочь! – понесло папу. – На самом деле черным и белым могли назвать желтое и фиолетовое, зеленое и серое. Я назвал красное и синее. Это противоположности. В любом человеке есть две противоположности – и они не «плохие-хорошие», они просто противоположности, свойственные именно этому, конкретно взятому, человеку. Именно их слияние, слияние двух разностей делает нас цельными личностями, Катрина! – совсем уж патетически возопил Томас. Сейчас встанет, возденет руку к небу и начнет голосом оперной дивы рассказывать о добре и зле, и тучи над ним расползутся, дав возможность солнечным лучам стукнуть Томаса по макушке.
– Вот яркий пример. День и ночь. В средневековье считали, что ночь – время темных сил, зла и насилия, когда совершаются самые кровавые ритуалы! Но на самом деле – какая, к Айвазовскому, ночь – плохая? Это всего лишь предрассудок! Пред-рас-су-док! – поднял вверх указательный палец родитель. Вот же театр одного актера мне достался. – Ночь – это время суток, которое кардинально отличается по некоторым признакам от дня. Это не зло. А день – разве днем не творилось зло, приписанное ночи? Еще как. Все смешано и перемешано. Плохое перемешано с хорошим. В каждом из нас есть доброе и злое. Вокруг противоположности: синее и красное. Их совокупность – конечный результат. Те же день и ночь дают нам полное представление о сутках. Так и якобы плохие и хорошие черты человека не плохи и не хороши – они лишь составляют личность человека. Они дают единство души. Тебе понятно, Катюша? – неожиданно спросил меня он.