Сезон отравленных плодов - читать онлайн книгу. Автор: Вера Богданова cтр.№ 7

Наконец внедорожник исчезает. Женя гуляет еще немного, выжидая. И вот Лаиля Ильинична уже машет рукой с крыльца.

Дом ее похож на шкатулку со множеством отделений. Снаружи деревянный, с резными ставнями, внутри узкий, выстланный коврами, задрапированный занавесками. Сразу с порога большая комната с круглым, накрытым белой хлопковой скатертью столом, на котором всегда стоит вазочка, а в вазочке всегда есть печенье и конфеты. Рядом срезанные кустовые розы. Но пахнет не цветами и не хвоей, а всегда духами: тяжелой сладостью амбры, ванилью, карамелью, пралине и фруктами. А дальше сумрачный коридор и четыре двери цвета шоколада: одна ведет в туалет, остальные плотно прикрыты, и Жене никогда не удается заглянуть – что там, за ними? Она представляет кружево занавесок, большую кровать, на которой мягкими, чуть отсыревшими холмами лежат подушки, набитые пером, теплое одеяло и шелковый халат, расшитый птицами. Родственники в тусклом серебре фото-рамок. Абажур с бахромой. Потертые чемоданы на шкафу, а в них граненые флаконы прогорклых духов, фигурки из слоновой кости и прочие сокровища, которые Лаиля везла из-за границы, когда ее муж был советским послом.

– К вам Мила приехала? – спрашивает она между делом, наливая чай. Чай – обязательный ритуал, как и новости. Без чая и новостей шмотья не будет.

Женя кивает, посматривая на пакет. Пакет довольно большой, плотно набитый, а значит, внутри много всего. Что же, что же там?

– Надолго она?

Женя пожимает плечами. Мама сказала, что на неделю, бабушка – что на две, сама тетя Мила еще ничего не говорит, а только жалуется на неудобную Женину кровать.

Лаиля Ильинична тоже молчит, постукивает перламутровым ногтем по перламутровому боку чашки.

– Придется потерпеть, – говорит наконец и придвигает Жене пакет.

Заглядывать пока нельзя, но видно сверху что-то голубое и блестящее, вроде бы из сатина. Жене с ее карими глазами пойдет такое, она знает и поскорей прощается. Хотя лучше бы еще сидела.

Они заглушили мотоциклы и курят на дороге между поворотом и калиткой, никак не обойти. Высокий, с волосами, собранными в короткий светлый хвост, атлетично сложенный – это Кот. Его фамилия Котов, но все зовут его Кот, и в той компании он главный. Его отец живет на улице Первого Мая, а Кот приезжает к нему на лето и каждый вечер с ревом проносится по улицам на своем мотоцикле – тяжелом, с блестящими красными боками и надписью «ИЖ» на бензобаке. На обочине парень пониже, жилистый, будто свитый из веревок, – Дима Крученов, Крученый, из девяносто второго дома, у него мама работает в магазине. Он тоже на мотоцикле. Еще двоих, плотных, коренастых и курящих, одетых, как близнецы, в одинаковые черные джинсовки, Женя видит впервые.

Обычно она разворачивается, пока ее не видели, и гуляет еще немного, ждет, пока они уедут, но сейчас ей срочно нужно в туалет – чай Лаили Ильиничны просится наружу. Она торопится, старается держаться от мотоциклов и парней подальше, глядит под ноги, на вытертый сотнями ботинок и шин асфальт, на пакет в собственных руках. Как будто если не поднимать голову, то никто Женю не заметит.

Но это не работает. Никогда не работало, на самом деле.

Разговор парней стихает, они все ждут, когда она подойдет ближе. Под их взглядами Женя как будто голая.

Кот заступает ей дорогу. Женя видит край футболки, джинсы, кроссы.

– Смирнова, покажи сиськи! – говорит он со смехом.

– Как отрастила такие? – спрашивает незнакомый Жене парень.

Женя огибает его и едва не наталкивается на третьего.

– Да у нее там лифчик с поролоном.

– Капусты много ела?

Женя ускоряет шаг. Она слышит хруст песка за спиной, сопение. Чья-то рука проскальзывает под ее локтем, ложится на правую грудь и сжимает ее.

– Не поролон! – кричит пацан, как победитель, а Женя мрачным чудищем бежит прочь с поля боя, чувствуя, как ноет сдавленная грудь. Прячется за калитку, ставит на землю пакет с одеждой и лишь тогда разрешает себе заплакать.

Теперь, когда по телику говорят об октябре девяносто третьего, добавляют о каких-то «открывшихся фактах». Показывают дорогу от ВДНХ к Останкино: едут фургоны и автобусы, митингующие приветственно им машут и свистят, гуляют ряженые казаки, а в телецентре уже ждет спецназ и триста двадцать автоматов, пулеметов и винтовок – так говорит ведущий. Потом говорят о Ельцине, показывают, как он спускается по трапу, машет рукой.

Женя не любит Ельцина. Заплывшими глазами он напоминает Жене соседа дядю Митю, а в остальном нет, ведь Ельцин крупный, щекастый и в костюме, а дядя Митя тощенький, с маленькими пальцами и ладонью, перевязанной малярным скотчем, помятый, хоть и старается быть опрятным, с вечно несвежей головой и пылью на черных джинсах. От дяди Мити все время неприятно пахнет, и Женя не заходит в магазин, если видит через стекло его чуть сгорбленную тень. Он мнется перед прилавком, просит взаймы у знакомых, потом берет молоко (самое дешевое, в пакете), хлеб (вчерашний), макароны (мелкая соломка вермишели) и бутылку водки. Иногда, подумав, он возвращается к стойке с алкоголем и берет чекушку коньяка. Голос неуверенный и тихий: «Одну пачку “Явы”, нет, две». Расплачивается смятыми купюрами из тесного кармана джинсов и долго перебирает купленное на столе у выхода, устраивает бутылки в пакете поудобнее, прокладывает их макаронами и молоком, чтобы не стукались, и вечером играет с корешами в карты на лавочке перед своим участком, раскладывая их в зазорах между водкой и стаканами.

Еще Женя не любит передачи о политике, но папа их постоянно смотрит. Он сидит в кресле у окна, в метре от Жени, и вместе с тем он где-то очень далеко. Наверное, в девяносто третьем, среди бывших коллег. Он щурит глаза, будто прицеливается, разминает пальцы. Цыкает, когда в документальной съемке кто-то падает, подкошенный выстрелом. Шторы закрыты, чтобы солнце не бликовало на экране, комната погружена в кофейный полумрак. Жене дико скучно, она бы посмотрела что угодно вместо документальной съемки, хоть «Грозовые камни» или «Вавилонскую башню», которая очень напоминает разговоры бабушки и тети Милы, сплошное «я не могу, ты не понимаешь, я так больше не могу, но я тебя люблю!». Хотя на самом деле нет, бразильское мыло она бы не включила: когда дома Илья, Женя тщательно выбирает, что смотреть, слушать и читать.

Белый дом уже не белый. Окна верхних этажей разинули черные рты, на фасаде полосами копоть. Поднимается сизый, уже неплотный дым, смешивается с выцветшим небом, потом снова Останкино, военные на бэтээрах.

– Ты говорила, что их видела. – Голос раздается над самым ухом, и Женя вздрагивает.

Илья облокотился на спинку дивана, навис над Женей, смотрит в телевизор. Он перестал пахнуть порошком, пропитался деревенской влажностью и запахом земли. На шее аккуратная родинка чуть выше кадыка. Кадык прыгает, и на миг родинка оказывается на нем как мошка.

– Я плохо помню, – врет Женя, а тепло Ильи стекает ей на ухо, шею, по лопаткам к пояснице. Оно становится невыносимым, хочется сдвинуться, отсесть.