Сезон отравленных плодов - читать онлайн книгу. Автор: Вера Богданова cтр.№ 16

– Что случилось?

– А так не видно?

Женя находит носовой платок в кармане, хочет стереть кровь со щеки Ильи. Но тот отстраняется, смотрит мимо нее на воду и молчит.

Так же, молча, они вчера возвращались из клуба.

– Где мотоцикл? – спрашивает Женя. – Это из-за него побили, да?

Илья мотает головой.

– Его украли?

– Да не из-за мотоцикла это, – раздраженно отмахивается Илья. – Иди домой.

– И ты иди, – настаивает Женя. – Надо умыться. И перекисью помазать тоже надо.

В этот момент она думает: ну не пойдет, сейчас просто пошлет ее, и всё. Взгляд у него тяжелый, затравленный, и даже воздух вокруг его широких плеч будто темнеет и подрагивает. Но Илья все же поднимается на ноги ловким движением и идет за Женей, изредка шмыгая носом.

В дом он не заходит, сворачивает в сарай, в сырую темноту, и садится на накрытые пленкой доски. Его полосует свет, что сочится через щели в стенах. Женя приносит кусок мяса из морозилки, прикладывает к брови Ильи. Выглядывает наружу – вроде никто не видел, что они пришли. И хорошо. Она бежит еще за ваткой и перекисью, протирает ссадины, и перекись пузырится, схватывая кровь. Илья морщится, его ресницы подрагивают, и Женя вдруг замечает, какие же они длинные, даже отбрасывают игольчатые тени на обожженные солнцем скулы. Она сдвигается, чтобы не чувствовать его дыхание голым плечом.

– А что вы тут делаете? – спрашивает Даша. Она возникает в дверном проеме, с удивлением всматривается в лицо Ильи. – Ты подрался, что ли?

– Не твое дело, – огрызается он, и Даша, насупившись, уходит.

Женя почти слышит тиканье, начавшийся неотвратимый отсчет до взрыва. Поэтому, когда в сарай заходит тетя Мила, она не удивляется. Илья сжимает губы, будто готовится к тому, что сейчас слова начнут вытягивать клещами.

Но тетя Мила начинает с Жени.

– Довольна? – кричит она, налившись злостью. Руки уперла в бока, загородила собой выход из сарая. – Дружки твои Илье морду раскрасили! Брату твоему! Не стыдно?

– Они мне не друзья… – отвечает Женя, но куда там, не перекричишь. Заткнулась, велит ей тетя Мила, заткнулась быстро, когда старшие говорят с тобой, Илья не дрался никогда, но стоило сюда приехать, как вот, нате. Познакомила его с дружками, называется, весь дом тебя терпит, мать с бабкой на цырлах ходят, как перед королевой, избаловали вконец.

Илья пробует вклиниться, но бесполезно, он же мотается вечно черт-те где, нет бы с Дашкой помогать, нет бы огород копать, нет бы гвоздь заколотить в конце концов, но лучше водяру жрать с местными обсосами, в два ночи припираться, думали, не слышу, во сколько вы домой являетесь? Думаешь, раз я молчу, то можно дальше так?

Тетя Мила придвигается, кажется, сейчас замахнется, треснет больно по лицу, и Женя вся сжимается, готовясь.

– Девочка, шестнадцать лет, со взрослыми парнями по ночам мотается. Ни стыда ни совести! Позор! Отец твой приедет, все расскажу ему, ты поняла?

Илья берет Женю за руку и встает, закрывает собой. Его пальцы холодные и влажные от мяса. Же-ня глядит в его широкую напряженную спину, изучает катышки на футболке, потрескавшуюся надпись «КиШ». Чуть ниже темный след – смазанная кровь, будто футболкой вытирали пальцы.

– Мам, дай пройти. – Он тихо говорит.

Сперва тетя Мила упрямится, затем нехотя шагает в сторону.

– Шлюха малолетняя, – бросает вслед.

Эти ее слова стегают Женю, кожа на спине расползается, обнажая плоть, яд растекается по телу. Высвободив руку, Женя спешит к калитке, не оборачивается на его голос, тихий и неуверенный, как полувздох. Задыхаясь, она идет к дальнему переулку, к дому-шкатулке, песок набирается в сандалии, колет между пальцами. Ей хочется, чтобы Илья пошел за ней, но она знает – слышит, – что дорога позади пуста. И, наверное, хорошо – ей очень стыдно перед ним, ведь кто она после вчерашнего, если не шлюха?

Лаиля Ильинична не задает вопросов. Наливая чай, она рассказывает, что медведки в огороде завелись, слышала бы ты, Женечка, как они скрипят из-под земли – жуть. Выходишь ночью на крыльцо (ты пей, пей и бери конфеты, вот эти повкуснее), а эти орут, джунгли просто. Всю морковь пожрали! Я в мае перекопала, что могла (и печенье ешь, ты не стесняйся), но все без толку. Одно расстройство. Пал Петрович посоветовал бутылку из-под шампанского вкопать, а внутрь мед положить. Я так и сделала, вот жду теперь, вдруг заберутся…

Женя кивает. Шмыгая, жует печенье, и ей все так же больно.

Когда она вернется, Илья, Даша и тетя Мила уже соберут вещи. Под сбивчивые, на полувыдохе, извинения мамы и причитания бабули они пойдут вниз по дороге к остановке – впереди вышагивает тетя Мила, светясь праведным гневом, дальше Даша, за ней Илья с тремя пакетами и рюкзаком. Он даже не обернется, Женя увидит это с дуба.

Он даже не захочет попрощаться. Женя его поймет. Она виновата. И она с самого начала знала, что это ненадолго: смех, танцы, клевые друзья. Когда звезды вдруг заслоняет приятно тяжелое тело, пахнущее стиральным порошком и водкой. Настолько горячее, что кожа до сих пор будто обожжена.

Мамка орет на всю электричку. Она всегда говорит громко, но стоит ей разозлиться, так начинает голосить демонстративно, оглядывая сидящих и раздуваясь, как токующий глухарь. Другие пассажиры это чуют и правда с ней не связываются, лишь вздыхают.

Илья тоже молчит, он знает: начнешь ей возражать, и все затянется еще на два часа. Он замечает, как опадает в протяжном выдохе грудь бабки через проход от них. Как смотрит в их сторону мужчина, сидящий за маминой спиной. Как ржут подростки у выхода из вагона, и с каждой репликой матери их фырканье все громче. Даша с мамкой всего этого не видят и не слышат, но Илье хочется отсесть подальше, выйти или разбить башкой окно и вывалиться на пути и гравий.

– Да они там все друг друга стоят, – громыхает мама. – Мать вообще дура, квартиру в МММ просрала. Я ей говорю: чего ты у меня-то не спросила? Светка-то понятно, тоже дура дурой, ни хера не понимает, но у меня-то ты могла поинтересоваться? Я бы сразу сказала, что это пирамида. Я эти дела сразу вижу.

Даша кивает, слушает внимательно. От этого внимания мать разбухает еще больше, наливается спелой важностью.

– И дочка хамка, – продолжает. – Ты видела, Даш? Даже не попрощалась. Хотя у Светки всё так, она же размазня. Все у нее на шее – и муж ее, и дочь, вертят ей, как хотят. А надо с ними вот как! – Мама сжимает кулак, показывает Даше, Илье и всем, кто сидит у них за спинами. – Понятно? Дарья, вот так вот надо. Вот!

В вагон заходит мужик с тележкой, перекрикивает мать: семена, укроп, петрушка, салат айсберг, редис, смесь бордосская, средство от муравьев. Илья отворачивается к окну и смотрит через запятнанное ржавчиной, кисло пахнущее металлом стекло на проносящиеся мимо деревни, березовые рощи, переезды с гусеницами ожидающих машин. Но видит только Женино лицо, голубоватое в полевом подзвездном сумраке. Чувствует щекой ее дыхание, как тогда в сарае.