Искусство терять - читать онлайн книгу. Автор: Алис Зенитер cтр.№ 51

– А ты вообще не спи, – посоветовал ему Франсуа, – тогда сможешь завоевать мир, пока все спят! Ладно, кто на воротах?

Так, пристроенные между спорами о «Битлз» и футбольным матчем, кошмары пугают меньше.

С тех пор как мальчуган подружился с Франсуа и Жилем, его почти не бывает в квартире. Он уделяет меньше внимания братьям и сестрам, и помочь его теперь не допросишься. Ему хочется быть все время вне дома, разговаривать, играть.

– Можно, я пойду к друзьям? – спрашивает Хамид Йему, едва закончив делать уроки.

Она оборачивается, вытирая руки о передник.

– И о чем вы только разговариваете с друзьями, если ты все время рвешься к ним? Вы еще не все друг другу сказали? Какой интерес молоть языком?

Поворчав, она чаще всего отпускает его, и он, счастливый, сбегает по лестнице и мчится к мальчикам на другой конец города, на муниципальное футбольное поле или в гараж Франсуа. Он всегда с радостью уходит из квартиры и от угрюмого настроения родителей, отчаянно дисгармонирующего с жизнью, которая в нем кипит.

Йема сидит в кухне, глядя на письма, которые она достала из почтового ящика, – ни она, ни ее муж не станут вскрывать их, пока нет Хамида. Она ждет его возвращения и думает, что, наверно, нужно перестать кричать и сердиться, она ведь просто хочет сказать, что любит его, но не знает как. Ее первый мальчик. Зеница ее ока. Ее маленький француз…

Конечно, она хочет, чтобы он играл, как все мальчишки. Но при всем ее желании вернуть ему кусочки детства, украденные войной, она не может не понимать, что ей нужно, чтобы он был рядом: он ее проводник во внешний мир, который продолжает пугать ее до жути. Без своего посланца, своего легконогого гида она пропала.

Когда, например, звонит телефон, это всегда мука мученическая. Али и Йема не решаются подойти: вдруг в трубке прозвучит французская речь. Йема по-прежнему не знает ни слова на этом языке. Ее муж мало-мальски освоился, но ему нужно лицо, мимика, чтобы заполнить пустоты на месте всех слов, которых он не понимает. От телефонного звонка его бросает в холодный пот. Иногда он вешает трубку, едва услышав «здравствуйте» по-французски, – так боится показаться смешным, если начнет разговор.

Поэтому за пронзительным звонком чаще всего следует секунда тишины – как будто по звуку они могут догадаться, на каком языке будет говорить собеседник, – а потом крик:

– Хамид!

Он – домашний секретарь на телефоне. Раньше он этим гордился. Теперь, в переходном возрасте, ему хочется, чтобы его оставили в покое, – пусть бы никто не вторгался в пространство его мечты. Но он продолжает исполнять свои обязанности, потому что в нем нуждаются. Никто не просит Далилу сменить его, ведь Далила всегда, всегда сердита. В ее хрупком теле – чудовищные запасы ярости. Надо видеть ее утром, когда она встает и собирается в школу, а как она пьет кофе с молоком – эта девчонка ухитряется воевать со столом, воевать с чашкой, с сахаром, с ложечкой. Когда звонит телефон, она поднимает свои черные глаза лишь для того, чтобы испепелить его взглядом, после чего убегает и закрывается в комнате девочек. Хамид подходит, передает трубку, если слышит арабский или кабильский, записывает, что передать, если говорят по-французски. Никто никогда не учил его телефонному этикету – поэтому, снимая трубку, он говорит не «алло», а «кто это?».

Большинство дядюшек и тетушек Наимы сохранили эту привычку даже тридцать-сорок лет спустя, и каждый раз, когда она им звонит, ее раздражает этот первый вопрос: она как будто виновата, что позвонила.

Серым и тусклым утром 1967 года, в один из дней нормандской зимы, которая тянется с октября по апрель, когда дети делают уроки за столом в гостиной, Али встает с дивана и идет к большому шкафу, занимающему всю стену, – к этому чудовищу ни Хамид, ни Наима так и не смогут привыкнуть: дьявольский гибрид буфета и нормандского шкафа, к которому производитель счел нужным добавить колоннады и маленькую витрину для самых красивых чашек. В нижней части слева, в выдвижном ящике лежат медали Али, «семь кило железа», которые он привез с собой из Алжира.

В этот день, ни слова не говоря, он встает с дивана, на котором смотрел телевизор, подходит, выдвигает ящик и скрывается в кухне. Хамид, Кадер, Далила и Клод слышат, как он вытаскивает из-под раковины большое мусорное ведро, потом до них доносится звон медалей, которые, вывалившись из ящика, падают на кучу очисток с приглушенным липким «плюх».

Али возвращается в гостиную, задвигает пустой ящик на место и снова садится на диван. Он так и не сказал ни слова. Дети продолжают делать уроки, ни о чем не решаясь спросить.

– Это, наверно, был крик о помощи, – скажет позже Хамид.

– Это был бунт, – скажет Далила.

– Жалко, – скажет Кадер.

– Я совсем не помню эту сцену, – скажет Клод. – Ты уверена, что так вообще было?

Но пока они все молчат.

Они вообще все реже говорят с родителями. Язык постепенно отдаляет их друг от друга. Арабский остался языком детства, не покрывающим реалии взрослого мира. То, чем они живут сегодня, называется по-французски, во французском обретает форму, и перевод невозможен. Поэтому, обращаясь к родителям, они знают, что отсекают от себя всю эту новую зрелость и вновь становятся кабильской малышней. Между арабским, ставшим для них уходящей натурой, и французским, не дающимся их родителям, в разговорах нет места для тех взрослых, которыми они становятся.

Али и Йема смотрят, как арабский становится иностранным языком для их детей, слышат, как все больше забываются слова, множатся ошибки и в речи все чаще проскакивает французский. Они видят, как ширится пропасть, и ничего не говорят, разве что – может быть – время от времени, потому что надо что-то сказать:

– Это хорошо, сынок.

В квартире, так и не ставшей для них по-настоящему своей, они ужимаются, как могут, чтобы поколение, выросшее здесь, вволю жило в этих слишком маленьких комнатах, заставленных излишками мебели, купленной ими лишь потому, что они увидели картинку – и сами уже не помнят, в каком каталоге.

Круглый стол посреди гостиной все чаще служит письменным столом Хамиду и Кадеру. Мальчики уже не только бегло читают и пишут, но и владеют официальным языком, почерпнутым из почты, и могут разобраться в цифрах из платежных квитанций. Они вызвались быть адвокатами, бухгалтерами, писцами и социальными помощниками для большей части соседей – и те приходят к ним, нагруженные бумагами всех сортов. Тщательность, с которой неграмотные рабочие хранят и классифицируют документы, неизменно удивляет мальчиков. Они принимают соседей с маской серьезности на лицах, плохо скрывающей ликование, и, покивав, принимаются за анализ принесенных бланков, как прорицатели былых времен вскрывали бы брюхо животного, чтобы прочесть по внутренностям тайные послания высших сил.

– Сколько у них бумаг, у всех этих французов, – замечает Йема в кухне, качая головой. – Впору поинтересоваться, что же тут можно сделать без бумаг. Умереть? Я уверена, что даже для этого они потребуют документы, а если их у тебя нет – живи, пока не раздобудешь…