– Обход, доктор. Если не было ничего срочного, он проводил вечерний обход.
Голос ее звучал мягко, с ощутимым облегчением, пламя свечей, словно маленькое созвездие, отражалось в глазах, которые, казалось, были полны непролитых слез.
– Тогда не будем терять времени.
– Значит, вы останетесь? Останетесь, даже если почувствуете Ее?
Люциуш уже чувствовал Ее. С момента, как Маргарета начала описывать Вошь, он ощутил, как вся его кожа кишит ею, и приложил все силы, чтоб не начать срывать с себя одежду.
– Каждому назначен свой час, – пробормотал он, осознавая, что говорит то, что могла бы сказать она. Сам он до того момента не верил ни во что подобное.
Он взвалил на плечи ранец, и она повела его по проходу между пациентами. На ходу она говорила:
– Они условно распределены по отделениям. В нефе мы держим более легких больных – переломы, ампутации. Оперируем в средокрестии – там лучше всего свет. В южном трансепте держим умирающих, чтобы остальные их не видели. Травмы головы в алтаре, чтоб за ними наблюдать.
Фонари были развешены через равные промежутки. Сейчас он обратил внимание на стены, расписанные фресками на библейские сюжеты. Ковчег, змей, распятия располагались на фоне латинских стихов и пейзажей, которые выглядели как карпатские деревни. Позолоченные святые над колоннадами. Страшный суд на перегородке ризницы, адское пламя, монахи и связанные грешники, идущие по языку дьявола.
В конце нефа, под сценой Благовещенья, они остановились. В полу северного трансепта зияла воронка почти в метр глубиной. Стены и ступеньки кафедры были запорошены снегом. Теперь он понял, что свет, который он видел раньше, исходил из рваной дыры в потолке, слегка подлатанной досками и брезентом. Сестра Маргарета ничего не сказала.
– Что здесь случилось? – спросил он, указывая на дыру.
Она улыбнулась, и края апостольника врезались в ее щеки.
– Что здесь случилось, пан доктор! Как видите, в потолке дыра, а в полу воронка. – И она рассмеялась, будто это был самый нелепый вопрос, который ей доводилось слышать.
Когда он поставил свой ранец возле кафедры, она снова заговорила. Всего в церкви Божьей Матери в Лемновицах около шестидесяти пациентов. Большинство попало сюда с Третьей армией, хотя когда войска повели через горы, появились и другие. Последний грузовик с ранеными прибыл неделю назад – шестнадцать солдат, трое доставлены мертвыми, пять с ранениями, требующими немедленной ампутации. С тех пор – тишина. Война пошла дальше, сказала она. Своей дорогой. Иногда бои подходили совсем близко, и тогда здесь слышны были выстрелы, иногда только дальние взрывы. Однажды русские взяли город. А иногда она думала: вдруг о них все забыли? Какое это было бы благословение! В городке еще оставались какие-то люди, русинки, которые, вероятно, были на стороне России, пока русские, отступая, не увели всех мужчин. У госпиталя достаточно провизии, чтобы пережить зиму; вдобавок к рациону, который им привезли в середине января, у церкви есть запасы зерна и репы, семечек подсолнуха, картошки, свеклы. Если поставки будут продолжаться, они смогут продержаться весну, самое трудное время, а летом появятся груши и яблоки и можно будет обрабатывать поля, растить пшеницу…
Но Люциуш уже не слушал.
– Доктор Сокефалви уехал в декабре?
– В декабре, доктор.
– Два месяца назад.
– Да.
– Но вы сказали, с тех пор были ампутации.
– С начала декабря у нас было сорок ампутаций, у двадцати трех пациентов, пан доктор. Пять ног выше колена, пятнадцать ниже. Десять рук выше локтя, шесть ниже. Одна челюсть, но пациент не выжил.
Люциуш смотрел на нее, и сердце его забилось быстрее.
– И кто же производил эти ампутации, сестра Маргарета?
– Он, господин доктор, – она благочестиво подняла глаза на дыру в потолке.
Люциуш не сводил с нее глаз.
– И чьими же руками Он управлял, сестра?
Она подняла свои маленькие ладони, вдвое меньше, чем его собственные.
– И эти пациенты здесь?
– Да.
– Все?
– Все, кто выжил и кого не эвакуировали.
– И сколько же из них выжили?
– Выжили четырнадцать пациентов, пан доктор.
– Четырнадцать… из двадцати трех.
Он помолчал, думая о полковых госпиталях Кракова, о ежедневном вывозе трупов.
– Это неплохая выживаемость.
– Да, доктор.
– И Бог имел в своем распоряжении только эти руки?
Молчание, легкая улыбка, словно она почувствовала, какое впечатление произвели ее слова.
– Сестра?
– Бог дал нам морфий и эфир, доктор.
– Да, – сказал Люциуш, неотрывно глядя на нее. – И то верно.
Потом она добавила:
– И вот что, доктор. Я разрешила им использовать оружие, чтобы стрелять в крыс, с условием, чтоб они стреляли в пол, а не друг в друга. Тиф сейчас, слава Богу, отступил, и мы соблюдаем некоторые предосторожности, чтобы он не вернулся. Но вот крысы! Пан доктор, мы во власти крыс. Я заделала все дырки в стенах нашей церкви. Иногда они выпадали из дыр в трансепте, но зимой это прекратилось. Во всех углах стоят ловушки, но они все равно появляются везде, как грибы после дождя. Не пугайтесь, если услышите выстрел.
Он вспомнил, как она возилась с дверным затвором.
– Вы поэтому запирали дверь, сестра?
– Нет-нет, пан доктор. Это от волков.
В тот вечер они проводили обход при свете фонарей.
Сестра представила Люциуша с кафедры, коротко и решительно, словно фельдмаршал: это наш новый военный врач, Кшелевский, из Вены; распорядок останется прежним, обходы будут проводиться дважды в день, если не привезут новых раненых; вопросы, как и раньше, можно задавать санитарам или ей.
Они начали с нефа, от двери, с отделения переломов и ампутаций. Веревки для вытяжения свисали с потолочных балок, а на полу были установлены грубо сколоченные деревянные башенки с противовесами. В обходе участвовал один из санитаров, Жмудовский, еще один поляк с окладистой огненно-рыжей бородой. Как и Маргарета, по холодной церкви он ходил в шинели. Он шел за ней по пятам и навис над ней, когда она наклонилась к первому солдату, австрийскому кавалеристу, которого неделю назад придавила лошадь. Маргарета ампутировала ему ноги выше колен и вправила перелом запястья и сейчас, стоя на коленях, быстро осмотрела раны и показала их Люциушу. Она явно гордилась швом, и Люциуш, который никогда прежде не видел заживающую культю, тем более при свете фонаря, усердно притворялся, что со знанием дела оценивает ее работу. Следующий солдат тоже был австриец, из числа фузилеров Граца, с простреленным плечом. Она только и смогла, что наложить шину и зашить выходное отверстие. Что еще можно сделать с переломом плеча? Но как прекрасно заживает, сказала она радостно, ведь правда?