Как… он… мог? И как она в итоге могла поверить, что так оно и есть?
Ей нужно было, нужно было понять, что что-то здесь нечисто. Нужно было каким угодно способом узнать, как связаться с Красновым, и прямо у него спросить – почему он ее бросил?! Видит бог – Дуня пыталась. Но, в конечном счете, отступила, устав биться в закрытую дверь. К тому моменту прошел практически год. Она решила, что если бы Семен захотел, то уже бы непременно ее нашел. Тем более что она оставила свой новый-старый адрес в столице их общим друзьям. А ее телефонный номер Семен и так знал на память. Как и семизначный номер в аське.
День, когда она решила обо всем забыть и двигаться дальше, Дуня помнила, как вчера. В мельчайших подробностях. Они болтали с Мариам, их общей с Семеном подружкой, по телефону. Та как раз родила своего первенца, и Дуня позвонила, чтобы ее поздравить. Поздравила. Поболтали, обмениваясь последними сплетнями. Точнее как? Дуня по большей части слушала, у нее самой за этот год мало что произошло. Да, поступила, да, отучилась два семестра, да, папа ее пристроил в отличное место на время практики, где работали лучшие архитекторы, но… Все это будто сквозь нее проходило и не оставляло следа.
– А про Семена? Про него… ничего не слышно? – На том конце разговора повисла неловкая пауза. И это в те годы, когда мобильная связь была еще чудовищно дорогой. – Ты что-то знаешь, да? Мариам! Ну же!
– Он в отпуск приехал. Вчера…
– И?!
– Не знаю, как тебе сказать…
– Говори, как есть!
– Похоже, он считает, что между вами все кончено.
– Из чего ты сделала такие выводы? – стараясь, чтобы ее голос не дрожал, уточнила Дуня.
– Он не один был. Точнее, сначала, конечно, один. А потом познакомился с какими-то девчонками у нас в ресторане, ну, ты в курсе, как это бывает.
– Ясно.
– Дунь, мне очень жаль.
– А мне нет. Лучше расскажи, как это – быть мамой. Поверить не могу, что уже и Юлька родила, и ты…
Они тогда перевели тему, и сколько бы ни созванивались потом, надо сказать, все реже и реже, как это в основном всегда и случается, никогда о Семене больше не говорили. Дуня решила, что он ее бросил, забыл… И все. Все на этом закончилось. Умерло. Вот только не ее чувства, нет. О, те еще долго не давали покоя. Умерло что-то внутри. Что-то светлое. То, что заставляет широко улыбаться миру, как бы оно ни было. Наверное, еще год после Дуня приходила в себя. А первое свидание, после Семена, у нее случилось года через два. Ничего, конечно, из этого свидания не вышло. Она на него решилась, скорее чтобы что-то себе доказать, чем потому, что ей реально понравился тот мальчик. По сравнению с Красновым потом, даже спустя годы, остальные мужчины проигрывали всухую. С тем восемнадцатилетним Семеном проигрывали. Что уж говорить о Семене этом?
Дуня поерзала, не находя себе места. Перед глазами возникла картина схватки, невольным свидетелем которой она стала. Это было так же красиво, как и жестоко. У Дуни на расстоянии волосы дыбом встали, и дыхание замерло. А потом вдруг пришло запоздалое понимание – он явно не рядовой военный. И речь тут не в звании, хотя и в нем тоже, конечно. Насколько Дуня могла судить, подполковник в тридцать три… это что-то невероятное. А значит, Семен сумел как-то так себя проявить, что взлетел ракетой. Ей было страшно представить, при каких обстоятельствах такое оказалось возможным. Ей даже думать не хотелось о том, где он имел возможность вот так отточить навыки боя. Куда вообще посылают таких спецов, как он. И какие задачи перед ними обычно ставились.
Дуня думала, что первые годы, после их расставания, именно она жила в аду. Но теперь у нее появились на этот счет большие сомнения. Вполне возможно, она ни черта об аде не знает. Глупая… Глупая девочка. Глупая даже теперь, в тридцать три.
Ему она, вероятно, тоже кажется глупой.
Нарушая ее покой, пришел доктор. Снова что-то измерил, послушал. Дуня смущенно забормотала о том, как ей неловко отрывать его от работы, Иван Сергеевич беспечно отмахнулся. С утра тот и думать ей запретил о душе, опасаясь, как бы не поднялась температура, а теперь милостиво разрешил водные процедуры. Дуня обрадовалась. И помыться, и снять с себя пропотевшую одежду хотелось невероятно. Но ей не во что было переодеться, если только… Дуня подошла к шкафу, провела пальцами по аккуратно сложенным вещам Краснова. Вытащила из стопки футболку и боксеры. Мысль о том, чтобы их надеть, ужасно неправильно стыдно до сих пор ее волновала.
– Дуня-Дуня… О чем ты думаешь?!
Нет, понятно… Прошлое. Но сейчас?! Каким оно боком к ней? И каким боком к ней Краснов? Все ведь давно забыто. И быльем поросло. Нет, конечно, хорошо, что они все уладили, выяснили, даже правильно. Закрыли гештальт, отпустили обиды и прошлое. Значит, теперь можно двигаться дальше. Оставаясь близкими друзьями, например, почему нет? Ведь это так классно – знать, что где-то там у тебя есть человек, друг, на которого всегда можно положиться.
Да что-то все никак не отпустит! Эта вдруг открывшаяся правда грызет, тревожит. Заставляет на стены лезть. И совершенно, ведь совершенно непонятно, что теперь делать? Как искупить вину? Свою… Перед ним. Как самой простить. Отца. Как двинуться дальше, не увязнув в том, что сейчас открылось, как она увязла здесь, в этих стенах, в этом снежном плену?
Дуня сложила чистые вещи на крышке унитаза. Разделась и взглянула на себя в зеркало. Видок у нее был просто кошмарный. Это она отметила еще перед своей вылазкой за пределы квартиры. Лицо – опухшее от слез, в красных пятнах, глаза – как у рыбы, навыкате, от того же… По всему телу синяки, которые кажутся еще более уродливыми, чем могли бы, на ее белоснежной, не знающей солнца коже. А ко всему – двухсантиметровый порез на шее.
– … Рядом с тобой мне ничего не угрожает.
– Ты ударилась сильней, чем я думал, если действительно так считаешь.
Он ведь не о ее добродетели говорил, ведь так? Нет, на такую ее позариться невозможно. С другой стороны, если чувства остались… Да ну? Спустя пятнадцать лет? Тогда что он имел в виду?
Дуне не давали покоя голоса в голове.
Она встала под душ, включила воду. И едва не завизжала – такой холодной та оказалась. Кое-как отрегулировав кран, она быстро-быстро вымыла голову старым добрым Хеден Шолдерсом и воспользовалась мужским гелем для душа. После растерла тело банным полотенцем непритязательного стального цвета. И невольно потянулась к единственному флакону с туалетной водой. Сняла колпачок. Вдохнула. Так странно… Она ничего о нем, взрослом, не знала. Даже какой парфюм он предпочитает. И теперь все эти мелочи – Хеден Шолдерс, Том Форд, полотенце стального цвета, которое он выбирал сам, белье, казались… такими сокрушающе интимными.
– Ой! – Дуня, как воришка, отбросила крышку и уставилась на Краснова.
– Здесь было не заперто.
Ч-черт! Для полного счастья ей не хватало, чтобы он подумал, будто она специально эту сцену подстроила.