Лунин, или смерть Жака - читать онлайн книгу. Автор: Эдвард Радзинский cтр.№ 7

И еще: тебя всегда тянуло за язык При Фридлянде нас разбил Наполеон. А ты был в моей свите. Армия бежала в беспорядке. Было холодно, и промерзлые солдатики, забыв про дисциплину, тащили все, чтоб согреться. С трудом вы отстояли для своего Государя избу. И только я забылся в ней сном, как вдруг раздался страшный треск. Я выбежал из избы и увидел жалкого солдатика, растаскивавшего крышу над головой своего Государя. И ты не преминул сострить! Знал, что не надобно, что мне передадут, и знал, кто передаст, но... потянуло за язык.

ЛУНИН. Любимейшая фраза в империи. «Потянуло за язык» – как бы подчеркивает то противоестественное положение языка, когда он начинает говорить свободно!

МУНДИР ГОСУДАРЯ. Тебя должен был полюбить мой брат Константин. Он солдафон, и твои способности к фрунту... Впрочем, я не люблю Константина... как и брата Николая... (Бормочет.) Я не люблю Константина, я не люблю Николая.

ЛУНИН. Мне было за тридцать. После скитаний и странствований... я переехал в Польшу и служил гусарским подполковником у великого князя Константина... На балу... все еще на балу!.. И Константин любил меня!

МУНДИР ГОСУДАРЯ. (хохочет, Лунину). Маска, я тебя знаю... А насчет моей любви к тебе... Ты был... дельный офицер, но какой-то... Кстати, тебя должен был полюбить мой брат Александр. У него, как и у тебя, на языке вечно были Монтень и Руссо... Я не люблю Александра, как и брата Николая тоже. Кроме того, у тебя, Лунин, был взгляд... Тебе неприятно было смотреть в глаза. Однажды я погорячился и чуть было не ударил тебя. Но даже если бы ударил – что с того: ударил, а через час – орденок в петлицу. Всех бьют! В империи, когда муж или начальник бьет, – это ласка... обещание милости... знак доверия, воспоминание о корнях... о наших мудрых народных обычаях.

ЛУНИН (глухо). Но не ударили!

МУНДИР ГОСУДАРЯ. Я встретил твой взгляд и понял: этот зарежет. И еще: тебя всегда тянуло за язык. И все-таки... когда все случилось... я не хотел выдать тебя брату Николаю, не потому, что я тебя любил, а потому, что... (Бормочет.) Я не люблю Николая... Я не люблю Александра...

ЛУНИН. Три брата... Они похожи!.. Эти мешки под глазами... этот фамильный медальный греческий профиль. (Хохочет, кричит.) Это – одно... Они – одно!

МУНДИР ГОСУДАРЯ. Я не люблю Александра, я не люблю Николая, я не люблю Константина.

ЛУНИН. Они превращаются друг в друга... как Мефистофель превращался в пса!.. Только бы разум... У меня иногда нет последовательных мыслей... (Лихорадочно.) Я забываю слова и названия, и галлюцинации раздирают меня. Бывают дни, когда я чувствую себя мертвым, но зачем-то живым! (Кричит.) И дух мой бродит по долинам, приводящим невесть куда!

ОНА. Не надо... Не надо... (Тянет руки из темноты.)

МУНДИРЫ молча мечут карты. Он успокаивается. И снова его сухой, жесткий смешок.

ЛУНИН. Неужели это все был я... Тот сытый, щеголявший грудой пестрого тряпья – это я? Это я в тщеславном юном порыве выбежал из избы Государя... с одной надеждой... Наконец-то!.. Спасу его! И слава!.. Слава!.. То есть любовь всех!.. А потом хохотал на морозе, глядя на несчастного солдатика на крыше, и придумывал остроту. Ах эта жажда... тогдашняя неукротимая жажда славы... Эта гордая вера в предназначение, позволявшая мне... А эта отвратительная радость... оттого, что я умел заставить других людей испытывать страх перед собою... точнее, перед тем, что я именовал... тогда в себе всяческим отсутствием страха. Хотя сие была ложь: во мне тогда жил страх – животный ужас смерти! Но не от пули – пули я не боялся, пули можно было избежать... А я верил в свое предназначение. А страх... чудовищный ужас... той... конечной смерти, которую избежать нельзя и от которой не спасает никакое предназначение... Этот ужас посетил меня в детстве... потом в отрочестве, чуть было не отравился... от сознания неизбежности уничтожения меня, живого, которого все любят, радостного моего тельца... И оно исчезнет! Тогда во мне поселился животный страх старости... Как я содрогался, когда думал, что мне непременно станет пятьдесят! Шестьдесят!.. И это ощущение: я всего лишь птица, пролетающая сквозь комнату! И все!.. И это был я?! Уже давно для меня все эти мысли – набор отвлеченных фраз. Я думаю обо всем этом холодно, господа... Что делать, я не могу вспомнить... свое я» тогда: ибо человек определяется не событиями, которые изменяют лишь внешнее его существование, но новыми мыслями... которые приходят к нему. Появились в нем новые мысли – и изменился человек... Мысли юноши... мысли ребенка... мысли старца... Что делать, я помню лишь разумом мысли своего тогдашнего «я». Да, я не помню себя... точнее, «его». Какое отношение имеет он ко мне?! У нас с ним одно имя? Или я знаю события его жизни? Но события в жизни Юлия Цезаря я тоже знаю! (Смешок.) Значит, сей Цезарь в той же мере – я»? (Смешок...) Ложь! Ибо одну мысль свою я помню... с отрочества! Одна мысль, господа, во мне оставалась всегда неизменной! Одна мысль стягивает все мои «я» и не дает распасться моему единому существованию. С рождения во мне был убит раб. С рождения я яростно ненавидел Хозяина. (Смешок.) Хозяин всегда знал, что у него есть слуга Жак... А Жак всегда знал, что у него нету Хозяина... И достаточно было Хозяину, господа, встретиться невзначай глазами с Жаком, о! – он сразу чувствовал: вот он стоит, страшный слуга, чудовищный слуга – слуга без Хозяина!.. Вот отчего Хозяин никогда не любил слугу Жака! (Кричит.) Жажда вольности... Ненасытная жажда свободы...

Стук засова.

Рано!

Он вскакивает и бросается к сцене. Входит ГРИГОРЬЕВ и глядит на ЛУНИНА. За ним на пороге стоят два мужика в арестантской сермяге. Оба бородатые, оба огромные.

(Шепотам.) Ты что ж, поручик?

ГРИГОРЬЕВ. Да вы никак подумали... (Тихо.) Нехорошо, Михаил Сергеевич, я слово перед Христом-Богом дал.

ЛУНИН (кричит). А зачем же?! (Жест на двоих убийц.)

ГРИГОРЬЕВ. Да вы же сами просили «насчет поглядеть». Я и привел.

ЛУНИН. Кого... привел?

ГРИГОРЬЕВ. Ну их... этих!

ЛУНИН (засмеялся). А-а, да... «Эти».

ГРИГОРЬЕВ. (указывая). Родионов Николай, лет ему сорок.

МУЖИК кивает.

Осужден за смертоубийство.

МУЖИК снова кивает.

А этот – Баранов... Тоже... Смертоубийство и у него... Ну, сами изволите видеть, какая рожа.

ЛУНИН (усмехнулся). За труды. (Передает мужикам деньги.)

ПЕРВЫЙ МУЖИК. Спасибо, барин... А мы уж постараемся для тебя. Все половчее сделаем.

ГРИГОРЬЕВ. Сделают. Только пусть попробуют не сделать.

ПЕРВЫЙ МУЖИК. Что глядишь, барин?

ЛУНИН. А ты совсем как мой Васильич. (Тихо позвал.) Васильич...

ПЕРВЫЙ МУЖИК. Баранов я. Баранов фамилия моя. А звать меня Иваном. Иван я, а не Васильич.

ЛУНИН (упрямо). Васильич... Я когда каторгу отсидел и на поселение вышел, домочадцами обзавелся. Домочадцами моими стали старичок Васильич с семьей... Он служил мне. Очень сноровистый мужичок. Что с ним жизнь до того ни делала – в карты его проигрывали, жену продавали... пока он тоже убийства не сотворил! (Позвал мужика.) Васильич!.. (Очнулся.) Ты похож.