Взгляд мой упирался в плакат, повешенный Толяном на стене. Календарь нынешнего года с изображением какого-то водопада; иногда мне казалось, что могучая вода остужает мою голову. Временами я вдруг оказывалась посреди этого незнакомого пейзажа — среди скалистых гор, поросших мхом валунов, диковинных деревьев с красными листьями и странных птиц с радужным оперением, проносящихся перед моими глазами сквозь светящийся воздух… Странные происходили вещи! Как ни тянулась я пересохшим ртом к воде, она ускользала от меня; я стояла по горло в хрустальной прохладе, в ослепительной стремнине — и умирала от жажды. И так было до тех пор, пока рядом со мной не оказалось еще одно человеческое существо и не поднесло к моим губам целую реку… Потом я почувствовала, как оно приподнимает меня, выносит из стремнины на берег, почему-то застланный чистыми простынями, подкладывает под голову подушку, кладет на лоб что-то холодное, пахнувшее уксусом, подводит ко мне ангела в белом, тот прикладывает к моей груди холодную трубку, потом — другого ангела, колющего мне безымянный палеи… и я силюсь вспомнить, что означает эта краткая боль… А однажды, открыв глаза, я обнаружила, что меня уже нет возле водопада — он шумит отдельно, вдалеке, в проеме стены, и птицы уже не летают перед моими глазами, и я слышу голос, опускающийся ко мне с каких-то иных высот: «Лара, Ларочка…» — и не могу понять, кто этот человек, называющий меня по имени с такой тревогой и любовью. Наверное, кто-то очень близкий, раз он ходит за мной, как нянька, вытирает с моего лба пот, укрывает меня одеялом, сует к ногам грелку, может, это мой муж, мне знакомо это доброе, полное трогательной заботы лицо, и я протягиваю к этому человеку руки, обнимаю его изо всех сил, и мы вместе с ним снова уносимся в бешеную стремнину водопада…
— Доброе утро. — Толя, склонившись надо мною, пальцем провел по моим распухшим губам. — Доброе утро, рыженькая… Ну вот, — он осторожно коснулся губами моего лба, — температура спала… Эх, знал бы я раньше, что тебя надо лечить таким вот образом… Отнести тебя под душ?
Я чувствовала во всем теле какую-то поющую легкость и радость, точно легла спать тридцатилетней женщиной, а проснулась совсем юной девчонкой.
— Это ты? Это был ты?
— Бедняжка моя, тебе было ужасно плохо, воспаление легких. Хорошо, что я вовремя успел вернуться, ты могла умереть, представляешь? Но теперь все будет хорошо.
— Толя. — В памяти моей всплыла история с мастерами. — Ты был на своей квартире? Я ведь впустила туда людей, а потом…
— Нет, не был, я не мог бросить тебя. Ну да там все в полном о’кее. Можешь не сомневаться… Как тебе, кстати, понравилось твое новое жилище? Я звонил твоему супругу, который сказал, что вы уже подали на развод. Я его проникновенно поблагодарил. Так что ты теперь моя жена, ясно? Повтори, что я сказал!
— Я теперь твоя жена, Толя, — произнесла я.
Должна сознаться: выходя замуж за Толяна, я не верила в прочность наших брачных уз. Спрашивается, почему же тогда решилась на этот отчаянный шаг? Сколько я позже ни задавала себе этот вопрос, так и не могла толком ответить на него.
Все вокруг — мои родители, сестра, Анна — полагали, что я наконец возжаждала материального благополучия, надежной и хорошей крыши над головой, но я-то знала, что это не так.
Володя, Люсин муж, высказал предположение, что мне попросту надоело работать, каждый день ходить на службу и еще вечерами просиживать над своими статьями. Это было справедливо лишь отчасти: я действительно устала, но эту проблему можно было решить, подыскав себе другую работу. Думаю, просто надо мною в те дни властвовала воля более сильная, чем моя собственная, и я подчинилась ей…
На вопрос, который, конечно, мне задавали, — почему-то именно мне, Толю напрямую так никто и не отважился ни о чем таком спросить, — чем именно он зарабатывает свои деньги, я отвечала расплывчатой формулировкой, которую, в качестве образца, изложил мне сам Карась: Толян работает на совместной русско-швейцарской фирме, где по американским образцам из китайского материала вьетнамские мастера шьют русско-швейцарскую спортивную одежду. Вот такая абракадабра. Думаю, эту версию никто не принял на веру, хотя к вышеупомянутой фирме Толя действительно кое-какое отношение имел. Она называлась «Витель», расшифровывалась как «Вильгельм Телль» — какой-то рекламист за тысячу баксов придумал название, в котором должно было звучать что-то «швейцарское», и эмблемой фирмы служило яблоко, пронзенное стрелой.
Я не знала ни где находится офис этого «Вителя», ни какое в действительности отношение имеет к фирме мой будущий муж…
Толя как-то раз сказал мне непререкаемым тоном:
— Лара, у меня к тебе одна совершенно зверская просьба… Всего одна, но зверская: не задавай мне вопросов. У нас это не принято. Чем меньше ты, дорогая моя, будешь знать, тем меньше с тебя, дорогой моей, спросят…
— Кто спросит? — мгновенно испугавшись, пролепетала я, вдруг представив себя заложницей в руках каких-то наголо обритых, угрюмых типов.
— Никто ни о чем тебя не спросит, если ты и пытаться не станешь вникать в мои дела, — отрезал Толя, и правда, было в его голосе что-то такое, что слова застыли у меня на языке.
Толя хотел, чтобы после регистрации в ЗАГСе мы обвенчались в церкви, но этому я жестоко воспротивилась.
Не потому, что уже тогда думала о кратковременности наших отношений и не хотела связывать себя так серьезно, но потому, что знала — хоть Толян и носит на груди большой серебряный крест и в его машине есть иконка Святителя Николая, он не слишком верующий, не знает ни одной молитвы до конца, о молитвенном правиле и вообще ничего не слышал, Евангелие, тем более святоотеческую литературу не читал…
И устраивать комедию на таком пустом месте я не желала, хотя Толя чуть ли не на коленях ползал передо мною, уверяя, что все время какую-то сумму жертвует на храмы и по большим праздникам посещает богослужения, что все его друзья в обязательном порядке венчаются в церкви. Но я была непреклонна.
Когда-то мы с Игорем поговаривали о том, чтобы обвенчаться, и это было для меня естественно — во-первых, Игоря интересовали духовные вопросы, во-вторых, я тогда была уверена, что с ним-то мы никогда не расстанемся…
Но раз уж с Игорем у нас дело не дошло до хождения вокруг аналоя, то с Толей, к которому у меня не было такой глубокой сердечной привязанности, об этом нечего было и помышлять.
Толяну удалось добиться от меня обещания, что, если три года мы с ним проживем без сучка без задоринки, тогда мы все-таки поженимся церковным браком. На этом и порешили.
За месяц до свадьбы мы перебрались с Красной Пресни на Гончарова.
Переезд, как и все в нашей последующей жизни с Карасем, оказался для меня полной неожиданностью. Просто в один прекрасный день Толя сказал:
— Мать, упаковывай вещички, через час мы должны быть на Гончарова.
Вот так, через час, не больше и не меньше. Спорить было бесполезно. Слава богу, при мне были лишь мои носильные вещи, которые я успела забрать из своей прежней квартиры, да собрание сочинений религиозного философа Ильина, недавно приобретенное на книжной ярмарке.