— Ты должен беспокоиться, чтобы твои дочери не остались в старых девах с такими характерами. Чего в нас не хватает, так это женственности, мягкости. Какие-то гренадеры в юбках. Недавно познакомилась с Люсиным женихом. Всю жизнь суждено ему проходить у нее в ординарцах.
Отец сделал вид, что мне поверил, но в душе у него с того дня поселилось прочное беспокойство. А к Игорю он всегда относился с опаской, как будто ждал от него неприятных неожиданностей. Значит, папа тоже понимал, что неравенство — закон жизни. А я-то думала, что он выше этого, что он такой же неисправимый демократ, как я, и для него все люди равны.
Мы долго, очень долго приглядывались друг к другу, изучали друг друга. Мне было интересно, что во мне, скромной, почти неприметной девице, могло привлечь Игоря. Ему, по-видимому, это тоже было интересно. Тем более, что у него был явно наукообразный склад ума, он все в своей и чужой жизни пытался глубоко исследовать, определить и классифицировать. Классификации стали его страстью.
Весной наши долгие прогулки переместились с ухоженных главных аллей на безлюдные лесные тропинки, которые паутиной оплетали парк на Воробьевых горах. Тропки эти были так узки, что мы не могли идти рядом, не обнявшись. Эта непривычная, волнующая близость располагала и к особым разговорам. Вначале мы философствовали, рассуждали о литературе, но быстро переходили на личное. О себе мы тогда могли говорить бесконечно. В будущее позволяли только украдкой, тайком заглянуть. Зачем? В настоящем было слишком хорошо.
Он мне признался, что с первых же дней знакомства принялся обдумывать и размышлять, почему его влекло ко мне.
— …и пришел я к выводу, что не только внешность твоя незаурядна, но и ты сама, Лариса, необыкновенная барышня! — говорил он с пафосом и иронией.
Я отвечала нечто невразумительное и недоверчивое, вроде «гм, однако, что же во мне такого необыкновенного?».
Он немного подумал и добавил с улыбкой, так вкусно, с явным удовольствием выговорив по буквам эти три слова:
— Ты такая Языческая, Свежая, Непосредственная. От тебя не знаешь, чего ждать. В то время как большинство моих друзей запрограммированы на много лет вперед.
Но я тут же возразила. Я редко в чем с ним соглашалась:
— Неправда, никакая я не язычница. С детства ходила с бабушкой в церковь. Знаю «Отче наш», в отличие от тебя, безбожника. Просто тебе прискучили барышни твоего круга. Даже не знаю почему, но они действительно какие-то однообразные. В этом ты прав. Или высокомерные, спесивые, как Ольга. Или пресные, беспомощные маменькины дочки.
Игорь обнял меня за плечи и терпеливо увещевал, как раскапризничавшегося ребенка:
— Ты несправедлива, Лукреция. Барышни из так называемого моего круга все очень разные. Высокомерные и глупые встречаются, но большинство из них — добрые, невежественные и беспомощные, точно такие же, как в других социальных группах и прослойках. Я верю в генетическую общность. Как люди живут, так они чувствуют и мыслят. В этом смысле на всех нас, конечно, лежит печать своего времени, своего круга. Но я всегда выискиваю редкие экземпляры, такие, как ты, Лара. Эти ярчайшие представители всегда выпадают из классификаций.
Я тоже любила исключения из правил. И с удовольствием слушала мудрые разглагольствования Игоря. От моей скромной персоны он переходил к философским обобщениям. Затем снова возвращался к нашим отношениям. Причем слово «любовь» или хотя бы скромное «нравиться» не произносилось. Поэтому долгое время я даже побаивалась в глубине души, что его интерес ко мне чисто этнографический.
— Десятилетиями искусство и литература метались в поисках выхода из тупика опостылевшего реализма, — примерно так начал Игорь одну из своих лекций, а прочел он мне их немало. — Выходы были — в чистую абстракцию, в вымысел, в путаную и мутную усложненность. Но, побродив в этих дебрях, искусство снова возвращается к «неслыханной простоте», жаждет свежих красок, новой чувственности, нового язычества, аромата лесов и полей вместо голого асфальта и спертого духа аудиторий.
Игорь и не скрывал, что я стала для него символом этой простоты, ясности, близости к народу. Впервые такая диковинная птица залетела к нему в сад.
Вот оно что, с грустью думала я в бессонные ночные часы: его привлекают моя провинциальная свежесть, первозданность, так сказать. Может быть, наивность, непосредственность. Но ведь это ненадолго. Не только потому, что человеку свойственно возвращаться в старый уютный мирок, обжитой и надоевший, к привычным отношениям. Ведь моя экзотика, такая незамысловатая, не может увлечь надолго.
Но я тоже изучала Игоря. И вскоре стала постигать помаленьку его слабости. Ему как воздух нужны были новые игрушки. Он то и дело увлекался людьми, идеями, книгами. Первое время я и была для него такой игрушкой, очень забавной. Он прямо-таки упивался мной, даже записывал в книжечку кое-какие мои словечки и шутки. Такого языка он раньше не слыхивал.
Он и с Сережей меня познакомил, чтобы похвастаться непривычным для них экземпляром. Каково же было его удивление, когда мы с Сережей подружились. Он стал наведываться к нам в башню, понравился Аське, был представлен удивительным чудакам Вале и Саше. Игорь оказался как бы ни при чем. Это очень его поразило.
И вот в один прекрасный день я, все еще уверенная, что любая игрушка со временем надоедает, вдруг перестала быть игрушкой. Наступил новый этап наших отношений. Решающую роль сыграли привычка, привязанность или еще что-то столь же обыденное и неромантическое. Но я стала необходимой: вещью, спутницей, подругой. Тогда мне это вовсе не казалось оскорбительным или обидным.
Никаких бурь и потрясений в наших отношениях не было. Они развивались медленно и тихо, потому что никто их не торопил, наоборот. Мы по-прежнему редко виделись наедине, не чаще двух-трех раз в неделю. Правда, весной явно произошел какой-то незапланированный всплеск, а я не проявила достаточной бдительности и не смогла с ним справиться. Зато дала себе слово, что на все лето мы расстанемся. Эта разлука должна была, по моему разумению, многое решить. Что именно? На это я затруднилась бы ответить.
В прошлом году у нас на факультете произошла странная, мистическая история. Не обошлось без нечистой силы. Еще на первом курсе вспыхнул, как пожар на сеновале, страстный роман между Лерой и Димкой Старовойтовым. Оба они жили в общежитии, не расставались сутками, поэтому пожар все разгорался.
Никогда я не видела такой счастливой пары. Они полностью сосредоточились друг на друге и выпали из действительности. Мы с умилением наблюдали за этой идиллией. Ничто не предвещало трагической развязки.
Но еще в те безоблачные для влюбленных времена соседка Леры по комнате Зара Гаджиева как-то обмолвилась со зловещей улыбкой:
— Любит он Леру, а женится на мне!
Эти ее странные слова тут же стали всеобщим достоянием. Но мы только посмеялись и не поверили пророчеству. Рассчитывать на взаимность Заре не приходилось. И дело было вовсе не во внешности. Просто Димка давно потерял голову от любви, а сердце свое отдал Лере.