Мартен Латуш расхохотался. Смеялся и г-н Ипполит Патар – на этот раз от чистого сердца. Смеялся не только над тем, как выглядел в глазах Мартена Латуша, но и над своими собственными пустыми страхами перед шагающим ящиком.
«Вот как все, оказывается, просто разъяснилось! Да и могло ли быть иначе? Право же, случаются минуты, когда взрослый человек становится не рассудительнее, чем малое дитя, – думал г-н Патар. – Ах, как я был смешон, приняв всерьез все эти бабеттины россказни об “игрецах”!»
О, после стольких ужасных переживаний что это за дивный миг! Г-н Патар был искренне тронут участью старого холостяка Мартена Латуша, павшего жертвой – увы, не он один – тирании своей собственной старой служанки.
– Полно, не стоит слишком меня жалеть, – подал голос меломан. – Если бы у меня не было Бабетты, я бы скоро очутился на соломе со своими причудами! Мы ведь совсем не богаты, а я ради коллекции совершаю настоящие безумства. Бедная Бабетта вынуждена каждую полушку резать еще пополам, лишь бы хоть как-то свести концы с концами, и все из-за меня. Она заботится обо мне, как родная мать. Но, увы, она и слышать ничего не хочет о музыке!
Выговорив это, Мартен Латуш благоговейно провел рукой по своим обожаемым инструментам. А те будто только и ждали ласки его трепетных пальцев, чтобы всей своей нежной душой отозваться, застонать, заплакать вместе с хозяином…
– Вот так я их и ласкаю – нежно-нежно, нежно-нежно… Так нежно, что одни лишь мы знаем, о чем плачем! А порой… иногда… очень редко, когда мне удается услать Бабетту за покупками, я беру свою милую гитерну, на которую натянул самые старые струны, какие только сумел раздобыть! И играю на ней старинные мелодии, как заправский трубадур. Нет-нет! Я вовсе не несчастен, господин непременный секретарь. Верьте мне! К тому же, должен вам сказать: у меня ведь еще есть пианино! Уж на нем-то я играю когда угодно и что угодно: душещипательные арии, сладкозвучные увертюры, бравурные марши, – в полную силу, во весь голос! О-о, это совершенно волшебное пианино, и оно ничуть не тревожит Бабетту, когда она занята стиркой!
Тут Мартен Латуш подскочил к пианино и набросился на него с неистовой яростью, стремительно молотя пальцами по всей длине клавиатуры. Г-н Ипполит Патар, став свидетелем этого бурного натиска, приготовился к тому, что инструмент мощно отзовется. Но каково же было его изумление, когда в ответ на столь пылкие старания не послышалось ни единого звука! Это оказалось так называемое «немое» пианино, одно из тех, что производят для любителей упражняться в гаммах, не терзая при этом уши соседей.
Мартен Латуш играл, откинув голову, обратив взор к небесам. Его кудри развевались по ветру вдохновения. Он томно молвил, летая пальцами по клавишам:
– Иногда я играю так весь день! И один лишь я слышу это! Но это оглушает. О-о, как это оглушает! Словно настоящий оркестр!
Потом он вдруг резко захлопнул крышку инструмента, и г-н Патар с удивлением увидел, что он плачет… И тогда растроганный непременный секретарь приблизился к несчастному любителю музыки.
– Друг мой… – произнес он очень тихо и ласково.
– О-о, вы так добры… Я знаю, вы так добры!.. – отвечал Мартен Латуш дрожащим голосом. – Я так счастлив быть в Академии, там, где есть такой человек, как вы! Ну вот, теперь вам известны все мои маленькие тайны и слабости и мой таинственный маленький кабинет, где происходят подозрительные встречи… Теперь вы, наверное, понимаете, почему я пришел в такое раздражение, когда узнал, что Бабетта подслушивает под дверью. Я ее очень люблю, мою старую экономку, мою Бабетту, но я люблю также и мою милую гитерну и не хотел бы потерять ни ту, ни другую. Тем более… – Он наклонился к уху г-на Патара – тем более, что порой здесь бывает нечего поесть. Но тсс… Ах, господин непременный секретарь! Вы, конечно, старый холостяк, однако не коллекционер! Нет ничего губительнее души коллекционера для тела старого холостяка. Да-да! К счастью, у меня живет Бабетта. И я все равно заполучу ту шарманку, которая мелет такие старые-престарые песни! Не исключено, что это та самая шарманка, которая фигурировала в деле Фюальдеса, кто знает? – Г-н Мартен Латуш встал и вытер взмокший лоб тыльной стороной ладони. – Идемте, – спохватился он. – Уже поздно. – С великими предосторожностями он проводил г-на непременного секретаря из таинственного маленького кабинета в просторную библиотеку. Тщательно заперев за собой дверь, он сказал, стоя на пороге: – Да, уже поздно! Но как вы решились добраться до меня в такое время, господин непременный секретарь?
– Прошел слух, что вы отказываетесь от кресла монсеньора д’Абвиля… Так напечатано в вечерних газетах.
– Глупости! – заявил Мартен Латуш серьезным тоном. – Я сейчас же сяду за написание тройного похвального слова – в честь д’Абвиля, Мортимара и д’Ольнэ.
Г-н Патар добавил:
– А я завтра отправлю протест в газеты. Ответьте мне, дорогой коллега… – начал он фразу, но замялся.
– Что же вы? Продолжайте!
– Вероятно, я покажусь нескромным… – Чувствовалось, что г-н Ипполит Патар действительно в большом затруднении. Он вертел туда-сюда ручку своего зонтика. Наконец решился: – Вы оказали мне столько доверия, что я рискую навлечь на себя… Могу ли я хотя бы спросить… если вы не сочтете это невежливым… Вы хорошо знали господ Мортимара и д’Ольнэ?
Мартен Латуш отреагировал не сразу. Он подошел к столу, взял лампу и поднял ее над головой, чтобы посветить г-ну Ипполиту Патару.
– Я провожу вас, господин непременный секретарь, – предложил он, – до выхода на улицу. Разумеется, если вы боитесь возвращаться один, я готов сопровождать вас до самого вашего дома. Квартал, кстати, несмотря на свой мрачноватый вид, довольно тихий…
– Нет-нет, дорогой коллега! Прошу вас, не беспокойтесь.
Мартен Латуш не стал настаивать.
– Как вам угодно. Я вам посвечу.
Они добрались до лестничной площадки, и только тогда новоиспеченный академик ответил на вопрос, заданный ему г-ном непременным секретарем.
– Да-да, конечно, я хорошо знал господина Мортимара. Максима д’Ольнэ тоже. Мы даже были друзьями… старыми друзьями. И когда мы все втроем встали, так сказать, в очередь к креслу монсеньора д’Абвиля, то решили: пусть все идет само собой, не станем вмешиваться в события и ни в коем случае не позволим себе интриговать друг против друга. Мы порой собирались вместе – то у меня, то у кого-то из них, – чтобы обсудить ход дела. А после избрания господина Мортимара, когда мы собрались у меня, эта история с угрозами Элифаса послужила поводом для беседы скорее шутливой, чем…
– Да, но… – перебил его г-н Патар, – эта беседа так переполошила вашу Бабетту! И вот тут, дорогой коллега, я проявлю, очевидно, некоторую нескромность. О каком преступлении шла речь, когда вы воскликнули: «Нет! Нет! Возможно ли такое? Это же было бы величайшим преступлением на свете!»
Мартен Латуш помог г-ну Патару спуститься еще на несколько ступенек, умоляя его из осторожности ощупывать лестницу ногой, после чего произнес: