Когда я вернулся в большую галерею, – продолжал Рультабий, – я уже не видел господина Робера Дарзака, встретиться с ним мне довелось лишь в Гландье, после покушения, зато я снова увидел мадемуазель Станжерсон, господина Станжерсона и ученых из Филадельфии. Мадемуазель Станжерсон стояла вместе с Артуром Рансом. Он что-то говорил ей с большим воодушевлением, глаза американца во время этой беседы сверкали особым блеском. Но я уверен, что мадемуазель Станжерсон даже не слушала, что вещал ей Артур Ранс, на лице ее было написано полнейшее безразличие. Артур Уильям Ранс – человек сангвинического склада, с лицом в красных прожилках, – должно быть, любит джин. Когда господин и мадемуазель Станжерсоны ушли, он направился в буфет и уже не выходил оттуда. Я присоединился к нему и средь этой сутолоки сумел оказать ему несколько мелких услуг. Он поблагодарил меня, сообщив, что уезжает в Америку через три дня, то есть двадцать шестого (на другой день после покушения). Я заговорил с ним о Филадельфии, он сказал, что живет в этом городе вот уже двадцать лет, там он и познакомился с прославленным профессором Станжерсоном и его дочерью. Затем он снова увлекся шампанским, и мне казалось, он никогда не остановится. Когда я уходил, он был, если честно, изрядно пьян.
Так я провел этот вечер, мой дорогой друг. Не знаю, прозрение ли то было или что иное, только образы господина Робера и мадемуазель Станжерсон преследовали меня всю ночь. Представьте же себе мое состояние, когда я узнал о покушении на мадемуазель Станжерсон. Как тут не вспомнить эти слова: «Так неужели для того чтобы получить вас, мне придется совершить преступление?» Однако не эту фразу сказал я господину Роберу Дарзаку, когда мы встретились с ним в Гландье, а ту, где речь шла о доме священника и благоухающем саде, ту самую, которую мадемуазель Станжерсон читала на листке бумаги и которой оказалось достаточно, чтобы перед нами распахнулись двери замка. Думал ли я в тот миг, что господин Робер Дарзак и есть убийца? Нет! Вернее, если говорить серьезно, то в тот момент я не думал ничего. У меня практически не было никакой информации. И все-таки мне хотелось, чтобы он сразу же доказал, что рука у него не ранена. Когда мы остались с ним одни, я тут же рассказал ему о том, как случаю было угодно, чтобы я стал свидетелем его разговора с мадемуазель Станжерсон в Елисейском саду, и когда я сообщил, что слышал его слова: «Так неужели для того чтобы получить вас, мне придется совершить преступление?», он, безусловно, был сильно взволнован и все-таки гораздо меньше, чем когда услышал о доме священника. Однако в полное смятение его повергла моя фраза о том, что в тот день, когда он должен был встретиться в Елисейском дворце с мадемуазель Станжерсон, она ходила после полудня на почту за письмом, – возможно, тем самым, которое они вместе читали в Елисейском саду и которое заканчивается словами: «Дом священника не утратил своего очарования, и сад по-прежнему благоухает». Предположение мое, в общем-то, подтвердилось потом, когда я, как вы помните, нашел среди углей в лаборатории остатки этого письма, на котором стояла дата: двадцать третье октября. Письмо было написано и получено на почте в один и тот же день. Нет сомнений, что, вернувшись из Елисейского дворца, мадемуазель Станжерсон в ту же ночь поспешила сжечь этот компрометирующий ее документ. И напрасно господин Робер Дарзак пытался уверить меня, что письмо это не имеет никакого отношения к преступлению. Я заявил ему, что, учитывая все обстоятельства столь таинственного дела, он не имел права скрывать от правосудия случай с письмом и что лично я убежден в том, что письмо это имеет огромное значение, что отчаяние, с каким мадемуазель Станжерсон произнесла роковую фразу, рыдания самого Робера Дарзака, а также высказанная им после чтения письма угроза совершить преступление не оставляют места сомнениям. Робер Дарзак все больше и больше нервничал. Тогда я решил воспользоваться преимуществом своего положения.
«Вы собирались жениться, сударь, – бросил я как бы невзначай, стараясь не глядеть на своего собеседника, – и вдруг женитьба эта становится невозможной, насколько я понимаю, из-за автора этого письма, если сразу же после его чтения вы говорите о необходимости совершить преступление, чтобы получить мадемуазель Станжерсон. Значит, между вами и мадемуазель Станжерсон стоит кто-то, кто запрещает ей выходить замуж, кто-то, кто готов убить ее, чтобы помешать ее замужеству! – Свою маленькую речь я закончил такими словами: – А теперь, сударь, вам остается только назвать мне имя убийцы!»
Похоже, я, сам того не подозревая, произносил чудовищные вещи, потому что, когда я взглянул наконец на Робера Дарзака, лицо его сделалось неузнаваемо, на лбу выступил пот, в глазах застыл ужас.
«Сударь, – пробормотал он, – я хочу попросить вас об одной вещи, это может показаться вам бессмысленным, но ради этого я готов отдать свою жизнь: не говорите судебным властям о том, что вы видели и слышали в Елисейском саду… Ни судебным властям, ни вообще кому бы то ни было. Клянусь вам, что я невиновен, я знаю, чувствую, что вы мне верите, но я скорее предпочту прослыть виновным, чем привлечь внимание правосудия к этой фразе: «Дом священника не утратил своего очарования, и сад по-прежнему благоухает». Правосудие не должно знать об этой фразе. Все это дело принадлежит вам, сударь, я отдаю его в ваши руки, но забудьте о вечере в Елисейском дворце. У вас будет множество других шансов, кроме этого, отыскать преступника, я помогу вам, я все для вас сделаю. Хотите остаться здесь? Хотите быть тут полновластным хозяином? Есть, спать? Следить за каждым моим шагом и за всеми остальными здешними обитателями? Вы будете распоряжаться всем в Гландье, только забудьте о вечере в Елисейском дворце».
Тут Рультабий остановился, чтобы немного перевести дух. Теперь мне стало понятно необъяснимое ранее отношение господина Робера Дарзака к моему другу и та легкость, с которой тот смог расположиться на месте преступления. Однако все, что я узнал, лишь еще более возбудило мое любопытство. Я попросил Рультабия рассказать мне, что было дальше. Что произошло в Гландье за минувшую неделю. Разве не говорил мой друг, что теперь против господина Робера Дарзака есть внешние улики гораздо страшнее, нежели трость, найденная Ларсаном?
– Все оборачивается против него, – подтвердил мой друг. – Ситуация складывается весьма опасная. Но господин Робер Дарзак, кажется, не слишком обеспокоен всем этим, и, думается, напрасно. Его ничто не интересует, кроме здоровья мадемуазель Станжерсон, которое с каждым днем улучшается, а тут еще случилось событие более таинственное, чем сама тайна Желтой комнаты!
– Возможно ли это?! – воскликнул я. – Какое же событие может оказаться таинственнее, чем загадка Желтой комнаты?
– Вернемся сначала к господину Роберу Дарзаку, – сказал Рультабий, стараясь успокоить меня. – Я говорил вам, что все оборачивается против него. «Элегантные» следы, обнаруженные Фредериком Ларсаном, похоже, и в самом деле – следы жениха мадемуазель Станжерсон. След от велосипеда тоже вполне может оказаться следом его велосипеда, это практически установлено. С тех пор как у него появился велосипед, Дарзак всегда оставлял его в замке. Зачем же увозить его в Париж именно теперь? Разве Дарзак не собирался возвращаться в замок? Разве отмена свадьбы должна была повлечь за собой окончательный разрыв между ним и Станжерсонами? Каждая из сторон уверяет, что отношения их, безусловно, будут продолжаться. Так в чем же дело? Фредерик Ларсан полагает, что между ними все кончено. С того дня, как Робер Дарзак сопровождал мадемуазель Станжерсон в магазин «Лув», и до следующего за преступлением дня бывший жених ни разу не наведывался в Гландье. Не следует забывать, что мадемуазель Станжерсон потеряла свою сумочку и ключ с медной головкой, находясь в обществе господина Робера Дарзака. С того самого дня и до вечера в Елисейском дворце профессор Сорбонны и мадемуазель Станжерсон ни разу не виделись. Возможно, они писали друг другу. Мадемуазель Станжерсон ходила на почту за письмом до востребования, и Фредерик Ларсан считает, что это было письмо от Робера Дарзака, ибо Фредерик Ларсан, который, естественно, ничего не знает о том, что произошло в Елисейском дворце, пришел к мысли, будто Робер Дарзак собственной персоной украл сумочку и ключ с целью повлиять на решение мадемуазель Станжерсон, завладев самыми ценными бумагами ее отца, – он возвратил бы их при условии своей женитьбы на мадемуазель Станжерсон. Все это было бы не более чем сомнительной и даже едва ли не абсурдной гипотезой, по словам самого́ великого Фреда, если бы не еще одно обстоятельство, причем весьма серьезное. Вещь эта довольно странная, на мой взгляд, и я никак не могу найти ей объяснение. Выходит, будто сам господин Дарзак ходил двадцать четвертого на почту за письмом, за тем самым, которое накануне уже взяла мадемуазель Станжерсон. Описание человека, который подходил к окошечку, в точности соответствует внешности господина Дарзака. На вопрос, заданный ему в связи с этим следователем, господин Дарзак ответил отрицательно: нет, он не ходил на почту; я лично верю господину Роберу Дарзаку, ибо, даже если предположить, что письмо было написано им – а я так не думаю, – он знал, что мадемуазель Станжерсон взяла его, так как видел его у нее в руках в саду Елисейского дворца. Значит, это не он являлся на другой день, двадцать четвертого, на почту за письмом, которого, как он прекрасно знал, там уже не было. Я считаю, что за письмом приходил кто-то посторонний, удивительно на него похожий, то есть, иными словами, тот, кто украл сумочку; вероятно, этот человек чего-то требовал в своем письме от владелицы сумочки – мадемуазель Станжерсон, – чего-то такого, чего не последовало. И, наверное, он этому очень удивился и стал сомневаться, дошло ли по назначению отправленное им письмо с надписью на конверте: «М. А. Т. И. С. Н.». Потому-то он и идет на почту, да еще с такой настойчивостью требует письмо. Затем он в ярости уходит. Письмо получено, а требование его не выполнено! Чего же он добивался? Этого не знает никто, кроме мадемуазель Станжерсон. И вот на другой день становится известно, что ночью мадемуазель Станжерсон чуть не убили, а еще через день я обнаруживаю, что обокрали профессора, воспользовавшись ключом, о котором шла речь в объявлении и о котором предлагалось сообщить в письме до востребования. Поэтому я не сомневаюсь, что человек, приходивший на почту, и есть убийца; таков же, впрочем, был ход рассуждений, в общем-то вполне логичный, и у Фредерика Ларсана, но применительно к Роберу Дарзаку. Вы, конечно, понимаете, что и следователь, и Ларсан, да и сам я, – мы все сделали, чтобы получить в почтовом отделении точные сведения о странном человеке, который наведывался туда двадцать четвертого октября. Но, увы, никому не известно, откуда он взялся и куда исчез! Кроме описания, согласно которому он похож на господина Робера Дарзака, – ничего! Я разместил объявления в самых крупных газетах: «Предлагаю значительное вознаграждение кучеру, отвозившему клиента к почтовому отделению номер сорок двадцать четвертого октября около десяти часов утра. Обращаться в редакцию газеты “Эпок”, спросить М. Р.». Однако это ничего не дало. Не исключено, что человек этот приходил пешком, но, так как он спешил, вполне можно предположить, что он приезжал в экипаже. В своих объявлениях я не приводил его примет, опасаясь, как бы все кучера, которые доставляли в этот час клиентов к почтовому отделению номер сорок, не явились ко мне. Но представьте себе, не пришел ни один. И ночью и днем я задавался вопросом: что же это за человек, который до такой степени похож на господина Робера Дарзака и с которым я вновь встречаюсь при покупке им трости, попавшей в руки Фредерика Ларсана? Но самое главное заключается в том, что господин Дарзак, который в тот час, когда его двойник приходил на почту, должен был читать лекцию в Сорбонне, лекции этой не читал. Его замещал кто-то из друзей. И когда его спрашивают, чем он занимался в это время, он отвечает, что ходил гулять в Булонский лес. Ну что прикажете думать о профессоре, который просит почитать за него лекцию, а сам тем временем идет гулять в Булонский лес? И притом знайте, что если господин Робер Дарзак утверждает, будто утром двадцать четвертого ходил гулять в Булонский лес, то ничего более определенного он не может сказать и о своем времяпрепровождении в ночь на двадцать пятое! Когда Фредерик Ларсан поинтересовался у него, чем он занимался в это время, господин Дарзак вполне миролюбиво ответил, что это его личное дело, как распорядиться своим временем в Париже… Тогда Фредерик Ларсан поклялся вслух, что он сам, без чьей-либо помощи, выяснит, на что было употреблено это время. Все это дает некоторые основания для предположений великого Фреда, а если согласиться с фактом пребывания Робера Дарзака в Желтой комнате, то вполне приемлемо и объяснение полицейского относительно того, каким образом убийца мог исчезнуть: господин Станжерсон наверняка позволил бы ему уйти, чтобы избежать грандиозного скандала. Впрочем, именно эта гипотеза, которую лично я считаю ложной, и ввела в заблуждение Фредерика Ларсана, что могло бы доставить мне некоторое удовольствие, если бы подозрение не падало на невиновного человека! А теперь остается выяснить: действительно ли эта гипотеза вводит в заблуждение Фредерика Ларсана? Вот в чем вопрос! Именно в этом, и только в этом!