– Стар уже! Попросили, – еще более грустно ответил старик и вздохнул. Выгнали его из-за провалов в памяти – забыл в канцелярию срочную бумагу переслать, полмесяца на столе провалялась. – Извините, ваше императорское величество! А можно ли мне вопрос задать?
– Валяй!
– Не угодно ли вашему величеству вспомнить обстоятельства, при которых мы познакомились?
– Да ты что, Лаевский? Экзаменовать вздумал?
Гнев императора Андрей Артемьевич знал и по привычке тут же извинился:
– Умоляю простить, ваше величество!
– Что? Разве ты мой голос не узнал?
– Узнал, ваше величество!
– Так чего тебе еще надо?
– По голосу и перепутать можно, – попытался объяснить Лаевский. – Помните адъютанта Зубикова? Императора Павла по голосу принял за вас и высочеством обозвал.
– Помню, помню. В Сибирь пешком пошел! Ладно, убедил! Развею твои сомнения, Лаевский. Курьером из Бадена ты привез портреты тамошних принцесс, Луизы и Фридерики. Но имена, шельмец, перепутал. Я из-за тебя чуть на другой не женился…
Лаевский рассмеялся:
– Все верно, ваше величество. Я сержантом Измайловского полка тогда был.
– Ваше величество! Дозвольте и мне вопрос! – Софья Лукинична была довольна сеансом, императора все слушали раскрыв рты. Но за этим ли она Леондуполоса позвала?
– Жена твоя? – спросил голос.
– Софья Лукинична! – подсказал Лаевский.
– Помню!
– Каждая божья тварь ищет себе пару, – заговорила Лаевская о наболевшем. – А я одна-одинешенька. Кто он, мой Адам? Где бродит?
Софья Лукинична знала ответ, император должен был только озвучить его.
– Лаевский! – после паузы гневно спросил Александр Первый.
– Слушаю, ваше величество!
– Говорил я тебе, разведись с этой дурой?
– Говорили, ваше величество!
– Говорил, что и ее не вылечишь, и сам с ума сойдешь?
– Говорили…
– Не послушал?
– Не послушал, ваше величество, – пролепетал несчастный Андрей Артемьевич.
– Отправляй немедля в лечебницу, а сам женись на той, которую любишь!
– Это что получается? – закричала в пустоту разозленная Лаевская. – Ему любить можно, а я, видите ли, дура? Эй, Леондуполос! Давай кого другого!
– Ваше величество! Еще вопрос! – закричал Лаевский. – А правда ли, что вы не умерли? Просто от дел захотели удалиться?
– Ну, ты даешь, Лаевский! Ты со мной сейчас разговариваешь?
– Да!
– Значит, я умер. Так?
– Так, ваше величество!
– Вот и не разноси глупых слухов!
– Слушаюсь, ваше величество!
– Ладно! Мне пора! До встречи, Лаевский! До встречи, господа и дамы!
Последние слова донеслись откуда-то издалека.
– Кого прикажете вызвать, мадам? – спросил Леондуполос.
– Ну, я не знаю! – растерялась Лаевская. – Может, Наполеона?
– Софья Лукинична? А можно я с батюшкой поговорю? Вопрос у меня к нему! – попросил Кислицын.
– Вам, Матвей Никифорович, все можно! – великодушно позволила Софья Лукинична.
– Никифор Кислицын, умер в 1824 году, в Костроме, – сказал Матвей Никифорович.
– Это ты, сыыы-нок? – снова непонятно откуда зазвучал голос, на сей раз высокий.
– Да! Это мой отец! – руки Матвея Никифоровича, крепко стиснутые Полиной и Филиппом Остаповичем, задергались. – Он заикался на гласных.
Тоннер, как ни старался, не мог разгадать загадку. Кто-то прячется за шторами? Тогда бы голоса оттуда доносились! Может, в потолке дырочку проделали? Не видать дырочек! Одно ясно: сообщник у Леондуполоса в доме! Говорок царя Александра многие помнят, а вот чтоб отца сын узнал! Кто-то грека подробной информацией снабдил!
– Рад, что ты, сынок, в Петербуург перебрался, что на хорошем месте слууужишь! И невеста у тебя хорооошая!
– Батюшка! А почему домик в Костроме не мне, а мачехе отписали?
Кислицын-старший тяжело вдохнул.
– Подделала она завещание! На пару с нотариусом. Все себе заграбастала. И поместье, и домик. Прости меня, сынок! И ее прости!
– Никифор, как вас там по батюшке! – Лаевскую жгло нетерпение. – Про Адама моего давайте! Где он ходит-бродит?
Раздался вздох:
– Нет для вас Адама! Умер!
– Вранье! – безапелляционно заявила Софья Лукинична. – Ну-ка, давай графиню Кобылину. Старая сплетница все всегда знала.
– Подождите, Софья Лукинична! – глаза Баумгартена в темноте сверкали так, что даже Лаевская не рискнула с ним спорить. – Сначала Репетина! Яков Репетин.
– Володя! Антон! – буквально через секунду высокий стариковский голос сменился свистящим хрипом.
– Это ты, Яков? – недоверчиво спросил барон.
– Я, мой шалунишка! Я!
– Это он! – обрадовался барон. – Мы друг дружку так называли…
Полина громко хмыкнула.
– Не похож! – засомневался Владимир. – У Репетина был баритон, а тут какой-то сиплый козлетон.
– Мне шею свернули! Забыл? – напомнил Репетин.
– Свернули? Тебя убили? – быстро спросил Баумгартен.
– Да! И меня, и Ухтомцева, и Верхотурова…
– Яша, ты видел убийцу?
– Видел! Как тебя сейчас!
– Кто?
Голос замолчал.
– Это шарлатанство, Антон! Не слушай! – закричал Лаевский.
– Яков! Скажи мне, кто убийца! – повторил Баумгартен.
– Не могу! – чуть слышно ответил Репетин.
– Не можешь? Почему?
– Антон! Ты знаешь, как узнать его имя! Понимаешь, о чем говорю?
– Понимаю!
– Воспользуйся!
– Но почему не ты…
– Потому что он здесь! Сейчас! Среди вас! Прощай!
– Кто?! – Баумгартен вырвался из круга и кинулся на Леондуполоса. – Кто?!.
Испуганный маэстро попытался отскочить, задел треножник и повалился вместе с ним на пол. В прозрачной чаше что-то само собой вспыхнуло, и огонь тут же перекинулся на паркет. Еще несколько мгновений все стояли, сцепившись руками, ошеломленные страшным известием с того света.
– Горим! – опомнился Кислицын.
Филипп Остапович, скинув шинель, мигом накрыл ею огонь. Тихон с Никанорычем оторвали Баумгартена от Леондуполоса. Маэстро не успел отдышаться, как на него налетела Лаевская: