— Тогда я хочу пива.
— А знаешь, я тоже. Да здравствует прогулка с пивом.
Позже они сидели на диване — Фиона, закинув ноги на журнальный столик, — и пили уже по второй бутылке пива. Между ними стояла коробка с пиццей «Пепперони». Огонь в камине разгонял вечернюю прохладу.
— Знаешь, я все обещаю себе начать питаться, как взрослый человек.
— Мы едим, как взрослые. — Саймон не дал Джозу протиснуться под его ногами за ломтем пиццы. — Проваливай, парень. Детям приходится есть другую еду, и только тогда, когда им ее дают. А мы можем есть что хотим и когда хотим. Потому что мы взрослые.
— Да. И я люблю пиццу. — Фиона впилась зубами в свой кусок. — Никакая другая еда не сравнится с пиццей. А я подумывала, правда… до того, как ты заехал, пригласить тебя на ужин.
— Тогда почему за пиццу платил я?
— Ты вытащил бумажник, я не стала возражать. Я подумывала пригласить тебя на ужин, который приготовила бы сама.
— Ты никудышная повариха.
Фиона ткнула его локтем.
— Я бы постаралась. К тому же я умею пользоваться грилем. На самом деле я супергрильщик. Пара хороших стейков, картофель айдахо в фольге, овощной кебаб, как дань сбалансированному питанию. В этом я мастер.
— Ты готовишь, как парень. — Саймон взял второй ломоть пиццы. — Я этим восхищаюсь.
— Думаю, раз ты заплатил за пиццу и остался со мной, я должна тебе ужин со стейком. Расскажи, как ты сдерживаешься.
— Это неинтересно. Почему у тебя нет телевизора в гостиной?
— Потому что здесь я никогда не смотрю телевизор. Я люблю телевизор, растянувшись или свернувшись клубочком в постели. А гостиная — для общения, для разговоров.
— А спальня для сна и секса.
— До недавнего времени секса практически не было, а телевизор помогал мне заснуть. — Фиона слизнула с пальца соус. — Я же знаю, что ты меняешь тему, так что не сработало. Мне интересно.
— У меня ужасный характер. Я научился сдерживаться. Вот и все.
— Определи, что, по-твоему, ужасный характер.
Саймон отхлебнул пива.
— Хорошо. Когда я был подростком, если кто-то меня задевал или пытался помыкать мной, я срывался с катушек. Моим ответом была драка, и чем кровавее, тем лучше.
— Ты любил драться?
— Я любил надирать задницы. Это совсем другое. Драка? В этом слове есть что-то добродушное. Я не был добродушным. Я не затевал драки. Я не измывался над другими детьми. Я не искал неприятностей целенаправленно, но находил их без труда. Я всегда мог отыскать причину для того, чтобы помахать кулаками. И тогда срывался с катушек.
Саймон повернул бутылку пива, лениво прочитал наклейку.
— Я свирепел и бросался на обидчика очертя голову и не думая о последствиях.
Фиона легко представила его в таком состоянии. Это мускулистое тело, большие руки, бешенство, иногда вспыхивающее в его глазах.
— А ты кого-нибудь травмировал серьезно?
— Мог бы. Наверное, в конце концов до этого бы дошло. Меня таскали к директору школы столько раз, что я сбился со счета.
— А я никогда не была в директорском кабинете. Я не хвалюсь, — добавила она, когда Саймон уставился на нее. — Я иногда жалею, что была пай-девочкой.
— О, ты была одной из тех девочек.
— К сожалению. Продолжай. Плохие мальчишки гораздо интереснее хороших девочек.
— Все зависит от девочки и того, что выпускает на волю плохое. — Саймон протянул руку, расстегнул две верхние пуговки ее блузки, взглянул на бюстгальтер. — Вот видишь, тебя можно купить за пиццу. — Фиона рассмеялась. — Ладно. Я то и дело влипал в неприятности, но я никогда не начинал драку… правда, в зачинщиках недостатка не было. Чего только не испробовали родители, чтобы перенаправить мою энергию в другое русло. Спорт, нотации, даже психолога. Но самое интересное в том, что я прилично учился, не грубил учителям.
— Что изменилось?
— Это случилось в первый год в старшей средней школе. У меня уже сложилась определенная репутация, а всегда найдется человек, готовый бродить ей вызов. Пришел новичок, крутой парень. Стал меня задирать, я его осадил.
— Вот так просто?
— Нет. Было скверно. С обеих сторон. Мы здорово избили друг друга. Он пострадал больше. Через пару недель он и два его приятеля подстерегли меня. Я гулял с девушкой в парке. Его друзья схватили меня и держали, пока он махал кулаками. Девушка умоляла их прекратить, звала на помощь, а он гоготал и колошматил меня. В какой-то момент я даже перестал чувствовать боль и вырубился.
— О, боже мой, Саймон.
— Когда я очнулся, они уже повалили ее на землю. Она плакала. Умоляла. Я не знаю, изнасиловали ли бы они ее. Я не знаю, зашли бы они так далеко. Но я не дал им шанса. Я рассвирепел, а дальше ничего не помню. Я не помню, как поднялся с земли, как набросился на них. Двоих я избил до потери сознания. Третий сбежал. Я ничего не помню, — повторил Саймон так, будто это тревожило его до сих пор. — Но я помню, как очухался, как спала багровая пелена, и услышал, как девушка, в которую я был почти влюблен, плачет, и визжит, и умоляет меня остановиться. Я помню, как она смотрела на меня… когда пришел в себя настолько, чтобы увидеть ее. Я перепугал ее также, как те, что избили меня и чуть не изнасиловали ее.
«Девчонка просто дура и плакса, — подумала Фиона. — Вместо того чтобы визжать и плакать, могла бы сбегать за помощью».
— Ты сильно пострадал?
— Провел пару дней в больнице. Двое из троих нападавших провалялись дольше. Когда я очнулся, то увидел родителей, сидевших рядом в другом углу палаты. Мама плакала. Чтобы заставить мою маму заплакать, наверное, надо отрубить ей руку, но слезы просто лились ручьем по ее лицу.
Фиона ясно представила себе то, что он увидел. Это встревожило его больше, чем провал памяти. Это заставило его сменить курс. Слезы его матери.
— И я подумал — хватит. Завязываю. Я обуздал себя.
— Вот так сразу?
— Нет, постепенно. Как только сдержишься в первый раз или поймешь, что задира — дебил, становится легче.
«Так вот где корни его самоконтроля», — поняла Фиона.
— А что стало с той девушкой?
— В конце концов ничего у нас не вышло. Она перестала встречаться со мной. Я не виню ее.
— Зато я могу сказать пару слов. Ей надо было не реветь, а найти большую палку и помочь тебе. Она должна была забросать негодяев камнями. Она должна была зацеловать тебя до смерти за то, что ты спас ее от изнасилования.
Саймон улыбнулся:
— Она была не такая.
— У тебя плохой вкус.
— Может быть. Во всяком случае, был до сих пор.