Я все еще пребывала в его обличье и говорила его голосом, когда он ударил меня по лицу. Упав, я ударилась головой об угол стола, сбросила на пол лабиринт с находящимся в нем тараканом, увидела звезды и – потеряла контроль над собой.
Я потеряла над собой контроль.
– О боже! – прошептал мой мальчик.
Я моргнула и поняла свою ошибку.
Я стала сама собой.
Никакой маскировки, никакого волшебства, ни– какой шерсти, чешуи или перьев. Просто я. Правда, совсем непохожая на девочку с акварельного рисунка – ту, что сидела на мухоморе. Крылья – да, но совсем не как у бабочки. Похожие, скорее, на листья. Листья, на которых сидят сверкающие жучки. Очень красивые. С тонкими прожилками, полупрозрачные, мерцающие в неясном свете комнаты. Сильные, гибкие, быстрые!
Спасибо боли, которая осветила внутренности моей головы в момент падения, – она ослабила боль воспоминаний. Питер уперся мне рукой в шею, а коленом – в позвоночник. Его кулак опустился на то место, где мои крылья сходились с плечами.
С резким шумом он оторвал их.
Чтобы защитить себя, я попыталась изменить обличье. Обычно, когда я обретала чужие формы, крылья мои оказывались спрятанными, и в этот ужасный момент, когда Питер всем весом давил на меня сверху, я решила, что, превратившись в кого-нибудь, я от него спасусь. Первым, что пришло мне в голову, было – превратиться в женщину, потому что именно ею я была сразу после того, как побывала Питером в разных его обличьях. Я превратилась, но крылья спасти не успела, и было немилосердно больно – там, где они росли…
И вдруг он засмеялся.
– Я не думал, – проговорил он, переводя дух, – что это будет так легко.
Я закричала.
– Они прекрасны! – сказал он и помахал моими крыльями – моими чудесными, сильными крыльями.
Затем оперся рукой о стол, чтобы встать.
Я кричала.
– Да, – задумчиво произнес он, поглаживая пальцами нежные оборки крыльев, – очень хороши.
Я кричала не переставая.
* * *
Мой мальчик положил мои крылья в шкаф с железной дверью, закрыл ее на железный замок, а железный ключ повесил на шею.
Всю первую ночь я оставалась на полу в комнате с лабиринтом, не переставая кричать.
На следующую ночь я заснула. Боль была невыносима. Когда я проснулась, я вновь принялась кричать.
На третью ночь я потеряла голос и попыталась убить его.
– Может быть, оденешься? – спросил Питер, так крепко схватив меня за запястье, что кожа на нем едва не лопнула. Я попыталась превратиться – хоть в кого-нибудь: в мышь, в змею, в паука, – но не смогла. Мои крылья лежали перед ним на столе, и он изучал их. Но они были мертвы. Мне никогда их не получить назад, и никогда не вернуть той силы, что была в них заключена.
Магия исчезла. Я утратила способность превращаться. Нож, украденный мной на кухне, выпал из моей руки, с грохотом упав на пол.
– Смерть тебе! – выдавила я.
– В чем дело? – недоуменно спросил он. – Ты все равно ими не пользовалась, прятала, притворяясь разными животными. Разве я не исполнил твое желание?
Питер толкнул меня, но на пол я не упала, потому что там стояла кровать. Хлопок лежащего поверх постели одеяла был изумительно нежен, и моя кожа, кожа женщины, обрадовалась этому прикосновению. Только теперь я в первый раз задумалась о том, зачем я ему нужна.
– Ты можешь надеть что-нибудь из старых вещей моей матери, – сказал он и, поминутно оглядываясь, вышел из комнаты. Я же разрыдалась в подушки. И с каждым всхлипом я вдыхала запах его волос и вновь начинала кричать, чтобы избавиться от этого запаха.
* * *
Я так много раз пыталась его убить, но я была слишком слаба и не умела скрывать своих намерений. Как-то я постаралась задушить его во сне, но мои пальцы, когда-то способные свивать кровеносные сосуды в ожерелья, не сумели прервать его дыхания. Потом я попробовала отравить его поцелуем, но и это не сработало.
– Ну что ж, – сказал он, оторвавшись от моих губ, – вот ты и еще одну способность потеряла.
– Неправда! – воскликнула я. – Это невозможно.
– Но я ведь не умер, верно? – усмехнулся Питер и оттолкнул меня в сторону. – Но что-что, а целоваться ты умеешь.
Произнося эти слова, он смотрел на мои губы, и я бросилась на него, оскалив зубы, но он отшвырнул меня в сторону и бросил через плечо:
– Не сейчас. Может быть, позже.
Выйдя из комнаты, он запер дверь, и я опять оказалась в клетке.
Строго говоря, ему не было необходимости запирать дверь. Мы были привязаны друг к другу крепче крепкого. Утратив способности к волшебству, я не смогла бы протянуть без него и его дома дольше, чем один день.
Я была обречена всегда возвращаться.
* * *
Я спала в его постели. Я жила с ним как его жена. Я не входила в его лабораторию, где находились лабиринт, его таракан и, как он говорил, гораздо более крупные создания. Ела я хлеб, молоко и соль, которые он приносил мне, и снова и снова пыталась убить его, каждый раз терпя неудачу.
Из металла и стекла Питер сделал мне новые крылья. Принес и сказал, что они будут лучше, чем старые. Более эффективные, сказал Питер. Оказывается, он много работал с прототипами, и теперь его новые крылья готовы к испытаниям. Чтобы приладить их к моей спине, потребуется операция, но все займет не больше одного дня. Я бросилась на него, пытаясь выцарапать глаза, и мне это почти удалось.
Приятно было видеть красные кровавые полосы на его физиономии. Раны заживали медленно.
Но не так медленно, так раны на моей спине – там, где когда-то были крылья. Словно сама моя кожа протестовала против их утраты и не хотела рубцеваться. На правой стороне рубцы появились только через два месяца, левая же плакала кровавыми слезами и сочилась гноем еще четыре месяца, пока я не поняла, какую ошибку допустил мой мальчик.
И какие возможности открылись передо мной.
Мне понравилось рассматривать себя в зеркало – когда он уходил. Это было странно: когда за спиной у меня были крылья, я не видела своего отражения в зеркалах. Дело, очевидно, заключалось в их серебряном покрытии. В прудах, озерах, реках я отражалась; в глазах тысяч людей, чей взгляд был искажен ужасом, – тоже! Но никогда – в зеркалах. Никогда на их плоской, холодной, безупречной поверхности.
В тот день, когда я поняла суть его ошибки, я рассматривала свои ноги в высоком зеркале, стоявшем в его спальне. Моей спальне. Он хотел, чтобы я называла ее «нашей», но у меня не поворачивался язык. Мне нравились мои человеческие, точнее – женские ноги, хотя они были слишком длинные и слишком толстые. К тому же у них был всего один сустав. Зато их покрывал такой милый пушок! А лодыжка могла крутиться во все стороны! Очень интересно было шевелить пальцами – они то сворачивались улитками, то вытягивались, словно сосновые иголки.