Далеко от яблони. Родители и дети в поисках своего «я» - читать онлайн книгу. Автор: Эндрю Соломон cтр.№ 188

Однако то, что музыка является первым языком, не гарантирует блестящего использования этого языка, так же как и свободное владение американскими детьми английским языком не делает их всех поэтами.

Для Евгения Кисина музыка была, без сомнения, родным языком, который понимали его родители ^[1059]. В середине 1970-х годов друзья навещали в Москве учительницу фортепиано Эмилию Кисину и слушали, как ее маленький сын играет на пианино. Расстроенная ее нежеланием отдать его в специальную академию («Там у них нет детства, в таких местах у них не жизнь, а борьба», – говорила мать Жени), подруга договорилась о встрече с Анной Павловной Кантор из знаменитого Гнесинского училища (в 1976 году), когда Жене было пять лет. Кантор тоже поначалу согласилась неохотно. «Это было в сентябре, – вспоминала она. – Я сказала, что экзамены давно закончились. „Когда ты увидишь этого мальчика, – ответила подруга, – ты поймешь, что ничего не закончилось“. Через неделю мать привела своего сына, кудрявого, как ангел. Он посмотрел на меня своими бездонными глазами, и я увидела в них свет. Не зная музыкальной грамоты и названий нот, он играл все. Я попросила его рассказать историю через музыку. Я сказала, что мы входим в темный лес, полный диких зверей, очень страшных, а потом постепенно встает солнце и птицы начинают петь. Он начал в нижнем регистре рояля, в темном и опасном месте, а потом – все светлее и светлее, птицы просыпались, первые лучи солнца и, наконец, восхитительная, почти восторженная мелодия, его руки бежали по клавишам. Я не хотела учить его. Такой талант может быть очень хрупким. Но его мама сказала: „Вы умный педагог и верный помощник, не волнуйтесь. Он интересуется всем, что для него ново. Попробуйте“».

Кисины жили жизнью советской еврейской интеллигенции: физически неудобной, постоянно разочаровывающей, духовным удовольствиям частично мешали обычный бытовой дискомфорт и постоянное влияние господствующей идеологии. Они предполагали, что сестра Жени, Алла, будет играть на пианино, как ее мать, а Женя будет инженером, как его отец, Игорь. В 11 месяцев Женя пропел целую фугу Баха, которую репетировала его сестра. Он начал петь все, что слышал. «Было довольно неловко выходить с ним на улицу, – вспоминала Эмилия. – Когда это стало продолжаться, беспощадно, безостановочно – я уже испугалась».

В два года и два месяца Женя сел за рояль и одним пальцем сыграл несколько мелодий, которые пел. На следующий день он сделал то же самое, а на третий день он играл обеими руками, используя все пальцы. Он слушал пластинки и сразу же проигрывал услышанное на рояле. «Этими маленькими ручками он играл сонаты Шопена, Бетховена и рапсодии Листа», – рассказывала мне его мать. В три года он начал импровизировать. Особенно ему нравилось делать музыкальные портреты людей. «Я просил остальных членов семьи догадаться, кого я играю», – вспоминал он.

Кантор учила его в традициях русской музыкальной школы: воображение и дух исполнителя должны соответствовать воображению и духу композитора. «Величайшая заслуга Анны Павловны, – объясняла Эмилия, – в том, что она сохранила его дар. Она знала, как дополнить то, что было внутри него, но никогда не пыталась этого изменить». Когда я спросил Женю, как ему удалось избежать психологического выгорания, свойственного вундеркиндам, он ответил: «Просто: я хорошо воспитан». К семи годам Женя уже начал записывать свои сочинения. Он играл так, словно это было необходимым высвобождением. «Когда я возвращался из школы, я, не снимая пальто, шел к пианино и играл, – рассказывал он. – Я заставил маму понять, что это именно то, что мне нужно». Женя составлял для Анны Павловны списки того, чему хотел научиться: «Если я просил трудную пьесу, я ставил в скобках: „Ленин говорил, что трудно – не значит невозможно“».

Он сыграл свой первый сольный концерт в мае 1983 года, в 11 лет. «У меня было такое чувство облегчения, – вспоминал он. – Во время антракта мне не терпелось вернуться на сцену». После концерта жена кого-то высокопоставленного из Союза композиторов поздравила учителя и ученика и пообещала пригласить его выступить. Это были двери к славе и комфорту в советскую эпоху лишений. Кантор, однако, было не по себе. «Он еще очень мал, – ответила она. – Его нельзя перенапрягать, ему нельзя слишком много выступать». Прервал ее стоявший рядом незнакомец, представившийся врачом. «Когда я увидел, с каким энтузиазмом мальчик вернулся на сцену для выступления на бис, я понял, что для него было бы еще более опасным оставаться таким перевозбужденным без возможности высвобождения этих эмоций, – сказал он. – Ему нужно выступать». Через месяц Женя играл в Доме Союза композиторов.

Когда выдающийся дирижер Даниель Баренбойм приехал в Москву в январе следующего года, он услышал игру Жени и организовал ему приглашение в Карнеги-холл. Музыкальное творчество в Советском Союзе пользовалось особым статусом по сравнению с другими областями искусства, поскольку было менее подозрительным с идеологической точки зрения. Но правительство стремилось сохранить своих гениев, поэтому ни Женя, ни его педагог ничего не знали о Карнеги-холле. Через несколько месяцев Женя сыграл оба фортепианных концерта Шопена в Москве. Потом родители Жени рассказали ему, что их ждет сюрприз: поездка за границу. Много лет спустя он узнал, что они организовали эту поездку, потому что знали, какую сенсацию может произвести его концерт, и не хотели, чтобы на него обрушилась такая слава.

Когда Женя начал гастролировать, ему давали частные уроки «по общим предметам: истории, литературе, математике, диалектическому материализму, ленинизму, военному делу и т. д.». Он никогда не общался достаточно близко с другими ребятами своего возраста, и уход из обычной школы стал облегчением. В 1985 году он впервые выехал из СССР, чтобы выступить на гала-концерте в Восточном Берлине для лидера ГДР Эриха Хонеккера. «Там были цирковые артисты, потом я играл „Посвящение“ Шумана – Листа и „Вальс“ Шопена ми минор, а потом фокусник показывал фокусы», – вспоминал он. Два года спустя, когда ограничения на выезд за рубеж были смягчены в соответствии с новой политикой гласности, Женя играл с известным дирижером Гербертом фон Караяном, который, глядя на него, воскликнул сквозь слезы: «Гений!» В отличие от многих вундеркиндов, он не жалеет о том, как прошло его детство. «Иногда я жалею, что направление моей жизни было установлено так рано, – сказал он мне. – Препятствовать этому не было никакой возможности. Но даже если бы моя карьера началась позже, музыка всегда была бы единственной вещью, которая важна для меня». В 1990 году, в 19 лет, он дебютировал в Карнеги-холле, получив великолепные отзывы ^[1060]; в 1991 году семья эмигрировала в Нью-Йорк. Анна Павловна Кантор уехала с ними.