– Рано или поздно, – вставил Толик.
Бабушка покачала головой.
– Кому я все это говорю? – сказала она. – Ты ведь сама такая же.
Всю ночь я то вспыхивала, как будто меня жарили, то проваливалась в сугробы. В пять утра прокралась на кухню и выкурила четыре сигареты из Толиковой пачки. Он, если и заметил, все равно ничего не сказал. Под утро я заснула, но в девять меня разбудила Анютик. Она легла ко мне в кровать и отняла одеяло:
– Ты пойдешь к нему, да? К этому поляку?
– Да, – сказала я.
– Он… – Анютик запнулась. – Он тебе очень нравится?
– Мне никто так не нравился.
Анютик несколько секунд молчала.
– Вы с ним будете спать, – скорее констатировала она, нежели спросила.
– Да.
– Ты не боишься?
– Я хочу этого, – сказала я.
– Ты все-таки больная. – Анютик грустно вздохнула. – Я не понимаю, как можно хотеть, чтобы какой-то поляк засунул в тебя свой член…
– Идиотка! – Я вылезла из кровати. – Ты ничего не понимаешь. Вообще ничего. И если ты хоть слово скажешь маме, я никогда с тобой больше не буду разговаривать.
В три часа я звонила в дверь Марека. Он открыл. Я сняла ботинки, он взял мою куртку и повесил в шкаф. Квартира у них была больше, чем у нас, и гораздо чище. Это, пожалуй, все, что можно было о ней сказать. Белые стены, двери из цельного массива дуба, в гостиной на стене абстракции, в спальне – пейзаж. Все вместе выглядело как номер в отеле, создавало иллюзию обитаемости, чтобы приходящий туда не чувствовал себя совсем потерянно.
Мы сидели в комнате Марека, с ногами на кровати, и пили шампанское из бутылки.
Марек отнял у меня бутылку и поставил на пол. Мы целовались, хохотали, падали с кровати, потом снова туда залезали. Он стащил с меня джинсы и засунул руку мне в трусы. Его пальцы трогали меня изнутри, я лежала, затихнув, в каком-то счастливом оцепенении.
– Я спал с девушками, – сказал Марек, – я вызывал проституток. Что ты думаешь об этом?
– Ничего. – Я не поняла, зачем он мне об этом рассказывает.
Может, он хочет быть со мной честным? Или он подозревает, что я боюсь его неопытности, позволила стащить с себя джинсы, а теперь думаю: вдруг Марек не знает, что делать дальше? В любом случае это было что-то новое. Наверняка и у Костика до меня случались бабы, но ему даже в голову не приходило меня об этом предупредить.
В расстегнутых джинсах Марек встал с кровати, подошел к столу и взял из ящика презерватив. Упал потревоженный карандаш и закатился под батарею. Когда Марек повернулся спиной, я увидела на его пояснице коричневые, уходящие в джинсы шрамы.
– Ты видишь, да? – спросил он, не оборачиваясь.
– Да, – ответила я, – что это?
– У меня был сломан позвоночник. В детстве. Поэтому родители и уехали в Россию. Тут хорошие врачи, они меня вылечили.
Мы спали долго, тягуче, целуясь. Костик просто вставлял в меня член и дергался, чтобы через пару минут из члена вылилась сперма. Марек двигался медленно, я двигалась ему навстречу, приподнимая бедра. Он целовал меня в губы, лизал мою шею, его язык оставлял влажные, как будто прошла улитка, следы на моих ключицах, он брал в руки мои груди и кусал соски. Я была такой живой с ним, происходящее казалось настолько осмысленным, настолько важным, что, когда он кончил, я разрыдалась. Марек испугался. Он сжал ладонями мое лицо и спрашивал:
– Что? Я что-то сделал не так?
– Нет, – я схватилась за него, словно тонула, – все было прекрасно. Просто мне очень жаль. Что ты не был у меня первым.
– А кто был первым? – спросил он, перегнувшись через меня, чтобы взять сигарету.
– Один дебил, – ответила я.
– Зачем ты спала с ним?
Этот вопрос поставил меня в тупик. Действительно, зачем? Какая в этом была необходимость?
– Потому что… – Я с трудом подбирала слова, как будто это я была иностранка, а не он. – Потому что, пока я не встретила тебя… я думала, что все бессмысленно.
В кармане моих джинсов запел телефон. Марек свесился с кровати и подал мне джинсы.
– Все в порядке? – поинтересовалась мама.
– Да, – сказала я.
– А что вы делаете? – Было слышно, как мама передвигает на плите кастрюли.
– Сидим, болтаем. – Я знаком показала Мареку, чтобы он дал мне бутылку с шампанским.
– Ну хорошо. Надеюсь, вы не пьете, – сказала мама.
– Нет. Пока. – Я нажала на отбой.
Мы допили шампанское и еще раз переспали. Он посадил меня на себя, сначала я просто приподнималась над ним и опускалась, потом мне захотелось откинуться назад. Марек шумно дышал и дергал меня за свисавшие вдоль спины волосы. Перед тем как кончить, он схватил меня за волосы очень больно, мне пришлось наклонить голову.
Потом я легла на него и спросила, как по-польски будет “абсолютно”.
– Абсолютне, – сказал он.
– А вы с родителями по-польски говорите или по-русски?
– Часть так, часть так.
– А как будет “аэропорт”?
Он улыбнулся:
– “Лётниско”.
– А “любовь”?
– “Любовь” будет “милошчь”. – Марек поцеловал меня в волосы и взял сигарету. – Это славянские языки, они очень похожие.
Мы пошли в ванную. Ванна была огромная, на бортике в ряд выстроились ароматические свечи разных цветов и размеров. Их уже не один раз зажигали. Мы стояли рядом, голые, и смотрели на свечи, пока набиралась вода.
– Это твоя мама, да? – спросила я.
– Да, – он задел одну свечку, и она упала в воду, – она хочет чувствовать себя такой женщиной, которая умеет красиво жить. И лежит с бокалом шампанского в ванне со свечами. В ебаной России. В съемной квартире.
Он выловил свечку и бросил в раковину. Мы сели в зеленую хлорированную воду рядом, я положила голову ему на плечо. Он держал в руке бутылку с шампанским и время от времени подносил ее к моим губам.
В восемь вечера следующего дня я вспомнила, что надо идти домой. Телефон сдох еще утром. Я пропахла Мареком, табаком, на мои джинсы мы несколько раз пролили шампанское. Он провожал меня, и по дороге мы выпили коктейль “водка-лимон”, я почти дошла до подъезда, Марек почти ушел, но я вернулась, и он вернулся. Расстаться не было сил. На детской площадке появился жирный дед с болонкой, я быстро рассказала Мареку про Лютера и эпизод с этим дедом. Мы хохотали, снова пошел снег. Я спросила, а как будет по-польски “собака”.
– “Пес”, – сказал он.
Дед стоял посредине детской площадки и смотрел, как его болонка какает.
Открыв мне, мама широко улыбнулась.