О дружбе. Эволюция, биология и суперсила главных в жизни связей - читать онлайн книгу. Автор: Лидия Денворт cтр.№ 23

При таком подходе можно сказать, что эмпатия состоит из трех основных компонентов ^[108]. Эмоциональная эмпатия, разделение чувств другого человека и соответствующее адаптивное изменение собственного поведения; это биологическая реакция, обнаруженная у представителей множества видов и, вероятно, развившаяся в контексте родительской заботы и группового проживания, то и другое означает подвергаться воздействию эмоциональных сигналов других и реагировать на эти сигналы. Когнитивная эмпатия, которая изучается в рамках таких подходов, как принятие перспективы ^[109] или теория разума, – это способность думать о чужих чувствах и понимать их. Эмпатическая забота, или сострадание, добавляет к ощущениям и пониманию мотивацию сделать что-то с чужим страданием. Все вместе эти компоненты являются фундаментальными элементами нашей общественной жизни. «Люди проявляют эмпатию, потому что она критически необходима для формирования близких отношений, да и отношений вообще», – говорит психолог Джамиль Заки из Стэнфордского университета. Этот ученый руководит лабораторией, в которой изучают эмпатию ^[110].

Эмпатия любого сорта начинается с одной фундаментальной вещи: со способности понять, где кончаешься ты и начинается другой индивид. Эта способность требует чувства самости. Другая базовая форма эмпатии – эмоциональная заразительность. Когда мы видим, как кто-то зевает, мы часто тоже начинаем зевать. (Собственно, то же самое происходит у шимпанзе и бонобо.) Когда дети видят, как кто-то ударился ногой о камень, они часто хватаются за собственную ступню, и это не признак повышенного внимания к себе, а скорее начало эмпатии: ребенок связывает ощущения другого человека со своими собственными. Такая самоотносимость является предиктором будущего полноценного социального поведения и способности к эмпатии. Де Вааль называет это «телесным каналом» эмпатии ^[111].

В восьмидесятые годы, в одном из первых опытов, посвященных выяснению вопроса, как и когда возникают зачатки социального поведения у маленьких детей, Кэролин Цан-Уокслер, работавшая в то время в Национальном институте психического здоровья, наблюдала двадцать семь детей в течение второго года жизни ^[112]. Их матерей обучали наблюдать за детьми, когда те становились свидетелями чужих огорчений. На определенной стадии работы матерей просили притворяться расстроенными. У более чем половины детей, которым недавно сравнялся год, наблюдали по крайней мере один случай зачатка социально значимой реакции. Как правило, это выражалось в ласковом объятии или прикосновении к плачущему или расстроенному человеку. К своему второму дню рождения дети сильно расширяли свой социальный репертуар. Практически у всех, кроме одного, можно было наблюдать просоциальное поведение, например, выражающееся словесно в виде успокоения или совета («Что с тобой?» или «Будь осторожна»); многие старались чем-то поделиться, помочь (например, предлагая бутылочку плачущему ребенку), заступиться, защитить.

К трех– или четырехлетнему возрасту у детей начинает развиваться когнитивная эмпатия, способность взглянуть на событие с точки зрения другого человека и понять, что тот воспринимает мир иначе. Этот навык дети продолжают совершенствовать и оттачивать по мере созревания мозга. Действительно, созревание нейронных сетей, отвечающих за интеллектуальную оценку, происходит параллельно с развитием понимания чужого сознания у дошкольников. Прогресс форм поведения очень интересно наблюдать в процессе их развития. Нейрофизиолог Ребекка Сакс из Массачусетского технологического института по ходу исследования дает детям задания. Например, она показывает им куклу – пирата по имени Айвен, который любит бутерброды с сыром и кладет их к себе на сундук. Потом Айвен уходит. Порыв ветра сдувает бутерброд Айвена на траву. Появляется другая кукла – пират Джошуа, который приходит со своим бутербродом с сыром и кладет его на сундук, где до этого лежал бутерброд Айвена. Сакс спрашивает детей, какой бутерброд возьмет Айвен, когда вернется, – тот, который лежит на сундуке, где он и должен быть, или он возьмет бутерброд, лежащий на земле. Трехлетний ребенок еще не владеет понятием о ложном убеждении. Он знает, что бутерброд Айвена лежит на земле, и думает, что тому это тоже известно. Однако пятилетний ребенок совершенно отчетливо понимает, что Айвен подумает, что его бутерброд лежит на сундуке, то есть там, где он его оставил. Но даже и при этом понимании пятилетний вполне солидарен с трехлетним, полагая, что Айвен знает, что берет бутерброд Джошуа. Только к семи годам ребенок понимает, что Айвен не может отвечать за то, чего не знает. «Все неприятности из-за ветра», – констатирует семилетний ^[113].

К этому же возрасту появляется и еще один родственный навык. Психолог Майкл Томаселло, который много лет был одним из директоров немецкого Института эволюционной антропологии имени Макса Планка, а недавно начал работать в Университете Дьюка, изучает причины и пути развития у детей социальных и коммуникативных навыков, необходимых для сотрудничества и одновременно для установления дружеских отношений. Эти проблемы Томаселло изучал на шимпанзе в поисках общих закономерностей и точки, в которой способности обезьяны и человека разошлись; то есть, другими словами, в поисках того, что делает нас людьми. По мнению ученого, важнейший навык, которому дети обучаются очень быстро, – «разделенная интенциональность», способность создавать что-то вместе с другими, основополагающая для сложных типов сотрудничества. Томаселло говорит, что склонность к помощи и сотрудничеству естественным образом возникает у детей в годовалом возрасте. По мере роста и развития ребенка влияние культурного опыта способствует созреванию навыков сотрудничества. Шимпанзе, подчеркивает Томаселло, способны к взаимопомощи на уровне детей, которым год или два от роду, но они намного менее способны к совместной деятельности и абсолютно не способны передавать друг другу какую бы то ни было информацию ^[114].

Я не помню точно тот момент, когда Джейкоб и Кристиан преодолели рубеж параллельной игры и перешли к более насыщенным отношениям, но я отчетливо могу указать такой момент в жизни моего среднего сына Мэттью и его лучшего друга Николаса. Наши семьи ездят в отпуск в один и тот же приморский городок. Обоим в то лето, когда мы познакомились, сравнялся год. Оба были младшими и всегда присутствовали на семейных посиделках, где были их матери и братья, но, собственно говоря, в них не участвовали. Однако в следующем году, когда Николасу было два с половиной года, а Мэттью почти три, перемены в их отношениях оказались разительными. Однажды вечером, за ужином, дети разговорились. Когда они поели, мы разрешили им посидеть на перевернутой лодке, неподалеку. Мальчики продолжали активно беседовать. В конце концов мне едва ли не силой пришлось увести Мэттью в туалет. Мальчику не терпелось вернуться к новому другу. Я надевала сыну штанишки, а он уже рвался и кричал: «Я иду, Никки, я иду!» Он не только хотел вернуться к другу, он, вероятно, был уверен, что Николас недоумевает, куда он так надолго пропал. Как бы то ни было, Мэтти был убежден, что его новый друг с таким же волнением и нетерпением ждет продолжения разговора, как и он сам. Это стало началом многолетней дружбы.