Вскинув голову, ворон посмотрел на Юлиана немигающим взглядом и потянул коготки к кошельку, решив, что договоренности он свои выполнил сполна. Мешочек с серебром позвенел и пропал под мантией в бездонных карманах, и так отягощенных точильными ножами, связками ключей и пеналом для кисточки и футляра с краской.
– Спасибо, Кролдус.
– Спасибо должно звенеть, – каркнул тот и спрыгнул с кресла.
Журналы были убраны на скрипящие от натуги монументальные полки. На свет из глубоких карманов мантии явилась огромная связка ключей, звякнула, и вампир с каладрием покинули архив. Громыхнула замочная скважина, и каждый направился по своим делам: Кролдус по коридору прямо ушел в библиотеку, подметая своим огромным хвостом пол, а Юлиан вернулся к Ратуше.
Что же теперь делать? След утерян. Но больше всего его мучал даже не оборвавшийся след, а то, что во дворце есть кто-то, кто знает, кто такой Юлиан и откуда он прибыл. Но почему за почти два года он не явил себя и не выдал старейшину?
С этими тревожными мыслями вампир прошел по коридорам Ратуши, украшенным изящными изразцами, под расписанным растительным орнаментом потолком, по этому роскошному и воздушному простору. Он неторопливо возвращался к залу, где проходил сбор Консулата, пока оттуда не вышел Илла Ралмантон. В последнее время эти собрания участились. Элейгия, без сомнения, вмешается в кровопролитные сражения, потому что число рабов с юга уменьшалось, а цены на них взметнулись под облака. Так или иначе, но королевству нужна война, а вот с кем: с Нор’Мастри или с его вероломным братом Нор’Эгусом – это еще предстояло выяснить.
На скамье у окна, подле совещательного зала, беззаботно похрапывал Габелий, сложив руки на объемном пузе, а рядом с ним сидел Дигоро. Он смерил подошедшего напарника колким взглядом из-под редких бровей и погрузился дальше в молитвенник Гаару, облизнув пальцы. На боку у него висела сумка с противоядиями; такая же, разве что меньше и не обшитая бахромой, была и у Юлиана.
Тот сначала встал у стенки рядом со скамьей, но Дигоро, презрительно чмокнув, убрал пышную сумку на колени и пальцем указал на место рядом с собой. С улыбкой Юлиан присел, отметив про себя, что это, вероятно, дел рук мага, который уломал их вредного соседа придержать скамью. Снова послюнявив пальцы с краской, Дигоро сделал вид, что вокруг никого нет. И вообще, никому он ничего не уступал.
Уделом же Юлиана, пока вокруг была тишина, разбавленная перешептыванием слуг, стали размышления о побеге. Уже не раз ему представлялся шанс сбежать, но после жизни уличным рабом он ожил, воспрянул духом, вдохнув роскошь дворца, и стал медленно оттаивать от тягот, которые свалились поначалу. Хотя служба у Иллы была на деле не службой, а заточением, но он себя узником не чувствовал и старался с выгодой использовать пребывание во дворце.
Главным вопросом, который уже долгое время мучил его, было предательство Вицеллия; и Юлиан искал этому логичное объяснение. Однако после разговора с архивным вороном последний след, за который отчаянно цеплялся вампир, оборвался. Похоже, что изменника во дворце уже не отыскать.
Еще можно было бы задержаться и попытаться выждать в надежде, что этот «некто» явит себя, что счастливая случайность разрешит его вопрос. Однако существовала опасность разоблачения. Немало людей из Ноэля знали, как выглядит Юлиан де Лилле Адан. И стоило бы попасть во дворец хотя бы из них: одному купцу, банкиру или гонцу, – и он пропал.
Поэтому Юлиан решил – пора уходить. Как только выпадет возможность, он проникнет в тот нищий дом со слугой Вицеллия, где таился волшебный мешок, и сбежит к реке.
Дверь зала Совета распахнулась. Зашумели мантии господ. Габелий всхрапнул, когда его толкнул в бок Дигоро, подорвался вместе с ним, и слуги Иллы приступили к своим обязанностям – охране хозяина.
Глава 2
Отголоски прошлого
Офурт.
2151 год, зима.
Пока южане в Элегиаре сетовали на грязь и с недовольством надевали деревянные башмаки поверх обычных, в Офурте царила самая настоящая зима. В этом году она спустилась на север с лютыми холодами, да такими, что от мороза повсюду трещали деревья, стонали подо льдом реки, а дичь находили в лесах уже замерзшей и обглоданной.
Из-за этого на графство тяжким бременем лег голод. По ночам посреди воя пурги сама смерть гуляла между поселениями и забирала жизни. Умирали здоровые и крепкие мужчины. Умирали женщины. Гибли от стужи младенцы, замерзая в пеленках. Старики закрывали глаза и более не открывали их. Те, кто жили подле Офуртгоса, устремлялись к нему, похожие на едва живых мертвецов. Но в городе вместо надежды найти что-нибудь поесть они находили таких же мертвецов, которые сдирали с деревьев кору, пытаясь варить из нее похлебку.
Полностью опустели такие мелкие поселения, как Омутцы, Малые Вардцы, только-только начавшие заселяться по новой, Черное Холмогорье, Колотушки, Черширр. А меж тем в сторону измученного Офурта продолжала алчно смотреть Имрийя, из-за которой графине Тастемара приходилось строго следить за всеми укреплениями и быть готовой к новостям о переходе пределов вражескими войсками. И хотя с тех пор, как графство два года назад вошло в состав Глеофской империи, воинственный сосед должен был отвести взор от земель Офурта, но никогда нельзя быть уверенным в мире до конца.
И вот из глухого сосняка, невероятно тихого из-за мороза, выехал снаряженный отряд. Впереди всех двигался огромный, вороной конь, который, подобно кузнечным мехам, выдыхал из ноздрей с шумом пар. Лес противился незнакомцам, скрипел, вырос высокими сугробами, но мерин продавливал их своей мощной грудью, топтал снег и, как черная глыба, упрямо шел вперед. На этом прекрасном, могучем создании ехал Филипп фон де Тастемара. А за ним, утаптывая борозду, следовали вереницей еще с два десятка солров, закутанных в шерстяные плащи.
Среди спящих сосен за поворотом зоркие глаза графа разглядели холодное пламя выбивающейся из-под шапки косы – навстречу ехала Йева с сопровождением. Она нещадно подстегивала тоненькую кобылку, которая с трудом волочила ноги. А когда та приблизилась к отряду Филиппа, то, не в силах ждать, Йева спрыгнула в снег. И тут же провалилась по грудь. Она недовольно вскрикнула от того, что тело хлебнуло холода, и почувствовала, как руки графа подняли ее.
– Мне приятно, дочь моя, что ты так усердно встречаешь отца и выказываешь мне свое уважение, – улыбнулся глазами Филипп. – Но побереги себя.
Он довез дочь до ее кобылы, и Йева, стараясь выглядеть серьезно, вползла в седло, начала стряхивать с шерстяных чулок и юбки снег.
– Вы обещали приехать раньше, отец.
– Обещал, Йева, но задержался. По весне через Солраг вместе с войском пройдет император Глеофа – нужно было подготовиться. И я покину тебя раньше времени.
Йева развернула кобылу и поравнялась с Филиппом – теперь они ехали стремя в стремя. Краем глаза граф различил во взгляде дочери накатившую на нее тоску: отчаянную и глубокую.