Сей драматический жест, несомненно, произвел на публику неотразимое впечатление.
Вечером, когда мы с Бараком, как и всегда, ужинали у костра в обществе жителей Свордстоуна, завязался спор. Все мы не только сытно поели, но и неплохо выпили. Хотя Кетт никогда не поощрял пьянства, сегодня нам доставили бочонок крепкого пива, и к тому времени, как сгустились сумерки, все сидевшие у костра, включая Джека, успели изрядно набраться. Исключение составляли лишь я (отец мой был горьким пьяницей, и еще в юности я поклялся себе никогда не злоупотреблять горячительными напитками) да Саймон Скамблер, искренне веривший, что пьянство – это смертный грех. Заметив Майкла Воувелла, возвращавшегося с очередного совещания, которое устроил Кетт, мы предложили ему присоединиться к нам. Мастер Диксон, деревенский староста, некогда выступивший на суде с обвинениями против свордстоунского землевладельца, дремал, уронив голову на грудь. Эдвард Браун был в городе, а Джозефина сидела у костра между мной и Бараком. Маленькая Мышка спала в хижине. Еще одна молодая женщина, живущая в лагере, сидела, прижавшись к своему мужу; рядом с ними расположились три парня, которым вскоре предстояло вступить в бой, – кузнец, кожевенник и батрак. Все они прихлебывали пиво из глиняных кружек, то и дело наполняя их из бочонка. Тетушка Эверник, накормив нас, отправилась спать.
Разговор зашел о королевском посланнике. Один из повстанцев непререкаемым тоном заявил, что в лагерь явился самозванец, нанятый землевладельцами, и что армию, которая движется на нас, тоже собрали они. Протектор, по его убеждению, не имел ко всему этому ни малейшего отношения.
– Так оно и есть, – подхватил очнувшийся от дремоты Диксон. – Капитан Кетт с самого начала всячески доказывал свою верность лорду-протектору.
Кузнец по имени Милфорд, тяжеловесный, широколицый мужчина лет тридцати, недоверчиво покачал головой:
– Мастер Шардлейк, помните, вы сказали, что человек этот был одет в точности так, как подобает королевскому посланнику?
– Да, – кивнул я. – И, судя по описаниям, командир армии, с которой нам предстоит сражаться, – не кто иной, как маркиз Нортгемптон.
– А откуда вы знаете, как выглядит командир наших врагов? – подозрительно взглянул на меня Милфорд.
– Однажды мне довелось с ним встретиться. Я не делаю секрета из того, что в свое время служил его сестре, покойной королеве Екатерине Парр. Мне казалось, вы мне доверяете, – обиженно пожал я плечами.
– Я вижу, вы не хотите выпить с нами за компанию, – не унимался кузнец, судя по всему пребывавший в раздраженном настроении.
– Говорят, у законников слишком слабое нутро. С пива их мигом проносит, – попытался сострить кто-то.
– Попридержи язык, – буркнул Барак, наставив на шутника нож, прикрепленный к искусственной руке.
– Оставьте мастера Шардлейка в покое! – вмешался Воувелл. – Он уже не раз доказал, что мы можем считать его своим другом. А вы все так напились, что утратили разум и несете всякую околесицу. Дураку ясно, протектор нас предал, и рассчитывать на его поддержку теперь нечего. Мы сами должны заставить тех, кому принадлежит власть в королевстве, выполнить наши требования. Для этого нам предстоит разбить армию, которую Сомерсет направил против нас, учредить свое правление в Норфолке и распространить его на всю Англию, восстановить лагеря, что были уничтожены.
– Верно! – с пылом подхватил Нетти.
– А в качестве предостережения нам следует прикончить с десяток дворян, которых мы держим под арестом! – добавил Милфорд.
– Этого я не говорил, – покачал головой Воувелл.
– Капитан Кетт не хочет никого убивать, – веско произнес Гектор Джонсон.
– Только и слышишь отовсюду: «Капитан Кетт не хочет того, капитан Кетт не хочет этого!» – злобно процедил Милфорд. – Можно подумать, у него семь пядей во лбу. Сами видите, заручиться поддержкой протектора у вашего драгоценного Кетта не получилось. О Комиссии по огораживаниям по-прежнему ни слуху ни духу. Все прочие лагеря, кроме нашего, разогнали – угрозами или силой!
Мастер Диксон, совсем не такой пьяный, как казалось, вскинул голову:
– Не смей поносить капитана Кетта, приятель! Мы слишком многим ему обязаны. Ведь это он собрал нас всех здесь, создал этот лагерь, захватил Норидж. Он делает все, чтобы восстановить всеобщую справедливость. А ведь сам он отнюдь не голодранец, как некоторые. Мог бы спокойно сидеть дома, со своей семьей.
– Прошу вас, прекратите: подобные разговоры до добра не доведут! – взмолилась Джозефина, однако никто не обратил внимания на ее слова.
Мышка, разбуженная громкими голосами, расплакалась, и Джозефина поспешила в свою хижину.
– Нам предстоит серьезная битва, но мы победим! – провозгласил один из повстанцев, поднимаясь на шаткие ноги. – У нас достаточно сил, мужества и решимости! Пусть протектор предал нас, однако король по-прежнему с нами! Так сказал проповедник, которого я слышал сегодня. Но Милфорд прав: капитан Кетт чересчур мягкосердечен. Если мы казним нескольких джентльменов, это послужит нашим врагам хорошим предостережением.
Гектор Джонсон подошел к нему, сжимая рукоять ножа:
– Хватит уже понапрасну сотрясать воздух! Теперь ты солдат, а значит, должен выполнять приказы! Или ты позабыл об этом?
– Пошел к черту со своими приказами! – заорал кузнец, выхватывая нож из ножен.
Саймон Скамблер, вскочив, отчаянно замахал руками:
– Прошу вас, прекратите! Ведь мы же друзья! Мы не должны ссориться! Мы все должны быть заодно!
– Заткнись, чокнутый! – рявкнул Милфорд, поворачиваясь к нему. – Парни из Нориджа здорово посмешили нас рассказами о твоих дурацких выходках. – Подобно большинству мужчин, под воздействием алкогольных паров он давал выход обуревавшей его злобе. – Не зря тебя прозвали Грязнулей! Говорят, Грязнуля, ты большой любитель петь. Может, позабавишь честную компанию какую-нибудь песенкой?
Саймон пристально глядел на своего обидчика. Мне казалось, парень вот-вот разрыдается, однако он встал, отошел чуть в сторону от костра и запел. То была старая немецкая песня, которую мне доводилось слышать и раньше, называлась она «Иерусалим». Обычно ее исполняли под аккомпанемент лютни, но чистый, звонкий голос Саймона так завораживал, что все споры невольно стихли. Он пел, позабыв обо всем; над головой его расстилалось звездное небо и сияла луна, а вдали, в темноте, сверкали огоньки костров.
Моя жизнь полностью изменилась
С тех пор, как мои грешные глаза
Увидели Святую землю, столь почитаемую всеми.
С тех пор я живу праведно,
То, чего я желал больше всего, свершилось:
Я вступил на землю,
По которой ходил Господь, будучи человеком.
О прекрасная и благодатная земля,
Никогда прежде я не видел ничего подобного тебе.
Никакая другая земля с тобой не сравнится.
Какие чудеса здесь происходили!
Дева родила Дитя,
Которое повелевало сонмом ангелов.
Ну разве это не чудо?
Когда Саймон смолк, несколько мгновений стояла тишина. Потом Гектор Джонсон начал аплодировать, и остальные последовали его примеру. Скамблер растерянно мигал, удивленный и обрадованный.