– Вы пользуетесь ею постоянно?
– О господи, смотря для чего. В некоторых случаях применяю «Борнейз 6000». Когда есть настроение, вытаскиваю «Хассельблад 21». Вы что, пришли за лекцией по фотографии?
– А «Хайсермен Диджи Кинг»?
– Кусок дерьма. Для любителей. О боже…
– Послушайте, Хастингс, – небрежно сказала Ева, – вам действительно нравится таскаться за людьми? Преследовать красивых женщин и фотографировать их?
– Я фотограф. Этим и занимаюсь.
– Вас дважды задерживали за преследование.
– Чушь! Дерьмо! Черт побери, я художник! – Он наклонился вперед. – Послушайте, они должны были сказать мне спасибо за то, что я счел их интересными. Разве роза выдвигает обвинение против поэта, который запечатлел ее образ?
– Может быть, вам следовало бы щелкать цветы?
– Моя специальность – лица и фигуры. И я не «щелкаю», а создаю образы. – Он презрительно махнул рукой. – В первом случае я заплатил штраф, во втором – привлекался к общественным работам. Но в обоих случаях мои портреты обессмертили этих глупых и неблагодарных женщин.
– Значит, именно этого вы и ищете? Бессмертия?
– Оно мне и так обеспечено. – Хастингс пристально посмотрел на Пибоди, одним движением навел камеру и спустил затвор. – Пехотинец, – сказал он и сделал еще один снимок, прежде чем Делия успела моргнуть. – Хорошее лицо. Прямое и открытое.
– Я думаю, мне следовало немного втянуть щеки. Вот так, – продемонстрировала Пибоди. – От этого скулы кажутся выше, а…
– Бросьте. Прямота облагораживает.
– Но…
– Прошу прощения. – Ева, до сих пор проявлявшая героическое терпение, подняла руку. – Вернемся к нашим баранам.
– К каким баранам? К бессмертию? – Хастингс пожал плечами, напоминающими горы. – Оно у меня и так есть. Более того, я его дарю. Художник и его модель! Эта связь более интимна, чем секс и родственные узы. Ее можно назвать духовной интимностью. Ваш образ, – сказал он, постукивая пальцем по камере, – становится моим образом. Мое зрение и ваша реальность, совпавшие во времени.
– Угу… И вы выходите из себя, когда люди не понимают и не ценят того, что вы им предлагаете?
– Конечно, выхожу. Люди – идиоты. Болваны. Все как один.
– Значит, вы тратите свою жизнь на то, чтобы обессмертить идиотов и болванов?
– Да. И делаю их лучше, чем они есть.
– А что они дают вам?
– Удовлетворение.
– В чем же заключается ваш метод? Вы снимаете их в студии, в профессиональной обстановке?
– Иногда. А иногда брожу по улицам и ищу лицо, которое меня вдохновит. Но для того, чтобы прожить в этом продажном мире, приходится идти на компромиссы. Делать портреты на заказ, снимать свадьбы, похороны, детей и так далее. Но я предпочитаю работать со свободными руками.
– Где были ваши руки и все остальное вечером восьмого августа и утром девятого?
– Какого черта?! Откуда я знаю?..
– Подумайте как следует. Позавчерашний вечер, начиная с девяти часов.
– Работал. Здесь и у себя в квартире. Делал монтаж. Глаза человека. Глаза с момента рождения до момента смерти.
– Интересуетесь смертью?
– Конечно. Без нее жизни не бывает.
– Вы работали один?
– Абсолютно.
– После девяти с кем-нибудь разговаривали, кого-нибудь видели?
Хастингс оскалил зубы.
– Я уже сказал, что работал. Терпеть не могу, когда меня отвлекают!
– Значит, вы были здесь один. Весь вечер. Допоздна.
– Вот именно. Думаю, я работал примерно до полуночи. На часы не смотрел. Возможно, выпил, а потом принял горячую ванну, чтобы расслабиться и уснуть. Лег в постель около часа.
– Хастингс, у вас есть транспортное средство?
– Не понимаю вопроса. Конечно, есть. Мне же нужно ездить в город. Или, по-вашему, я должен зависеть от общественного транспорта? У меня есть машина и четырехместный фургон, который используется в случаях съемок на местности, когда требуются помощники и оборудование.
– Когда вы впервые встретились с Рэйчел Хоуард?
– Это имя мне незнакомо.
Ева встала и подошла к Пибоди:
– Квитанции!
Пибоди тут же перестала втягивать щеки.
–Две. Она дважды пользовалась кредитной карточкой, совершая небольшие покупки. В июне и в июле.
– О'кей. Теперь допроси тех двоих. Напугай их как следует.
– Это мое любимое занятие.
Ева вернулась к табуретке.
– Рэйчел Хоуард являлась вашим постоянным покупателем. Вы должны ее помнить. Хастингс фыркнул:
– Я не имею дела с какими-то дурацкими покупателями! Нанимаю для этого других!
– Может быть, это освежит вашу память. – Ева достала любительский снимок, сделанный в круглосуточном магазине, и протянула его Хастингсу.
Последовала заминка. Очень короткая, но Ева ее заметила.
– Хорошее лицо, – небрежно сказал он. – Открытое, наивное, юное. Но я ее не знаю.
– Неправда. Вы узнали ее.
– Я ее не знаю, – повторил Хастингс.
– Попробуйте еще раз. – Не сводя с фотографа глаз, Ева протянула ему посмертный портрет.
– Почти гениально, – пробормотал он. – Почти… – Хастингс встал и подошел к окну, чтобы получше рассмотреть фотографию. – Композиция, ракурс, нюансы… Юность, свежесть и открытость еще присутствуют, но она мертва.
– Почему вы так говорите?
– Я иногда фотографирую мертвых. Люди, присутствующие на похоронах, хотят сохранить о них память. Так что смерть я знаю. – Он опустил фотографию и внимательно посмотрел на Еву. – Вы думаете, я убил эту девушку? Действительно так думаете? Ради чего?
– Скажите сами. Мне ясно одно: вы знали Рэйчел.
– Ее лицо мне знакомо. – Он снова посмотрел на портрет и облизал губы. – Но лиц так много… Она похожа на… Я видел ее раньше. Где-то видел…
Хастингс подошел к креслу и грузно опустился в него.
– Я где-то видел ее лицо, но эту девушку не знаю. Зачем мне убивать незнакомого человека, если меня раздражают многие, но при этом все они живы и здоровы?
По мнению Евы, это был чертовски хороший вопрос.
Она билась с Хастингсом еще пятнадцать минут, потом на время оставила его в покое и взялась за молодого помощника.
– О'кей, Динго, чем вы занимаетесь у Хастингса?