Зинка думала недолго и, взвесив все за и против, спросила то, что её волновало сейчас больше всего, то, почему она вдруг решилась довериться этому мажору:
– А с чего ты взял, что это убийство?
Польша, Краков, 19 января 1945 года
У Серёги Боброва ноги отмёрзли полностью, сейчас он стоял, охраняя замок, служивший резиденцией немецкого генерал-губернатора Польши Ганса Франка, и сильно переживал. Ребята в бою, проливают кровь, а его с этим гадом Борисиком поставили у пустого замка, стены охранять. Серёга рвался в бой, но за год службы он знал точно: приказы не обсуждают, их выполняют.
Командир, хороший мужик, сказал ему, оставляя на посту: «Не расстраивайся, тебе досталась, возможно, миссия важнее нашей. В этом доме, я думаю, могли остаться музейные ценности, что свозил сюда фашистский гад со всей Польши. Хотя разведка доложила, что он сбежал, прихватив награбленное, но есть вероятность, что в доме всё-таки ещё что-то осталось, и мы как бойцы Красной армии должны не допустить разграбления народного достояния. Что, зря нам Лёха Ботян героически такую красоту спас, – сказал командир, восхищённо оглядывая красивый замок, – рисковал жизнью со своей группой. Теперь наша задача – не дать всё это разграбить».
Да ещё и компания подобралась ужасная, Борисика не любили все, это был самый гнилой человек в роте. Хотя он всё мог достать и предлагал свои услуги сослуживцам, никто старался с ним не связываться. Серёга же вообще подозревал, что делал он это незаконно. Также Борисик всегда подмазывался к начальству и, как шептались сослуживцы, докладывал о мелких проступках товарищей замполиту. Простые солдаты не любили стукача и чурались общения с ним. В бою Борисик всегда был где-то в конце или вообще в окопе и старался занять самое безопасное место. Вот и сейчас Серёга стоял у двери, не чувствуя ног, а противный Борисик, убедившись, что в округе тишина, зашёл вовнутрь. Серега маялся, ноги он перестал чувствовать ещё часа два назад. Оглянувшись по сторонам, он всё же решился и, потихоньку открыв тяжёлую дверь, вошёл в опустевший замок.
– Всё ты понимаешь, гнида, говори, где цацки! – услышал он голос Борисика, разносящийся эхом в огромном холле замка.
– Нет, ничего нет, простите, – на ломаном русском отвечал ему сухонький старичок, стоя на коленях и прикрывая голову руками.
– Я тебя сейчас грохну, – кричал Борисик, – и мне ничего не будет. Хочешь жить, сволочь, давай драгоценности.
– Прекрати! – крикнул Серёга и наставил на Борисика автомат. – Ты что творишь?
– А, это ты, заходи, вот, смотри, нашёл дядьку, прятался в подвале. Говорит, служил здесь дворецким, а значит это что?
– Что? – спросил эхом Серега, ему не было ещё и восемнадцати лет, чтоб его взяли на фронт, пришлось соврать в военкомате о возрасте. Наверное, от молодости, а может, от воспитания ему трудно было хамить старшим, а Борисик был старше его лет на двадцать.
– А то, Серега, что это фашист и враг, которого мы с тобой должны истреблять, – рассуждал Борисик.
– Он безоружен, – неуверенно возразил Серега, – да и поляк, а работал он здесь, потому что наверняка тоже боялся фашистов.
– А ты что, – повернув автомат в сторону Серёги, сказал Борис, – стал адвокатом фашистов? Знаешь что, значит, ты сам фашист и предатель.
Позади Борисика дворецкий схватил со стола огромный подсвечник и замахнувшись ударил его по голове, но опоздал буквально на пять секунд. Борисик успел нажать на курок, и Серёга мешком рухнул на холодный пол старинного замка, последняя мысль, которая мелькнула у него в голове, была: «Жаль, ноги так и не согрелись».
Глава 27
Верните бабочку
– Я тогда долго пролежал в больнице, – еле шевеля языком и с трудом держа голову вертикально, рассказывал Виктор.
Алексей с Мотей уговорили Толяна, который как верный пёс дежурил у дверей библиотеки, где спал хозяин, что необходимо срочно поговорить. Правда, каждый из них преследовал свои цели, у каждого был свой вопрос. Тут, как в КВНе, просто выиграл находчивый. Когда разбудили хозяина, и он, сфокусировав на посетителях взгляд, вспомнил, кто они такие, Алексей сказал Моте:
– Принеси воды, дадим ему аспирин, что я взял у Элеоноры Борисовны.
Наивная Мотя, которая так хвасталась своим опытом жизни на районе, прибежав со стаканом воды, поняла, что проиграла. Алексей уже задал интересующий его вопрос о том, как картина попала к Виктору. Матильда же с просьбой о возврате её голубенького кольца осталась ждать своей очереди. Мотя от злости залпом выпила принесённую воду, показывая, как она обижена. Но, видимо, желание чересчур превысило возможности, протест прервался, Матильда поперхнулась и фонтаном воды, что не поместилась во рту, обрызгала Виктора.
– Спасибо, я уже в норме и, вообще, перестаньте обливаться, я не пил с вами на брудершафт, чтоб вы так фамильярничали, – пробубнил он, вытирая воду с лица. Виктор посчитал, что это были спланированные мероприятия для приведения его в чувство, не поняв, что это провалившийся протест. – Толя, налей мне коньяка.
Мотя виновато взглянула на Алексея, тот уже схватился за голову, качая ей в разные стороны, правда, в отличие от предыдущих качаний головой из-за поступков Матильды, сейчас он ещё и улыбался.
– Ну, так вот, – продолжил Виктор, коньяк уже лёг поверх выпитого, и его снова повело, – долго я тогда провалялся, хотя врачи вообще думали, не выкарабкаюсь, поэтому долгое лечение по сравнению с тем светом не казалось чем-то ужасным. Убивала только мысль о Родьке, которому не так повезло. Поэтому я, чтоб не сойти с ума, разговаривал со старичком, лежащим на соседней кровати. Я уже тогда был с деньгами, нет, конечно, не миллионером, а именно с деньгами. Девяностые, в больницах лекарств нет, врачи голодные, а я платил. Ну, к слову сказать, пока я в реанимации лежал, жена платила врачам и лекарства с Японии заказывала, ну а когда я отошёл, уже сам решал все финансовые вопросы.
Виктор налил ещё коньяка и задумался, щурясь, вглядываясь в бокал, словно не хотелось ему пить, но он понимал, что сейчас это было жизненно необходимо.
– Так вот, мог я себе без проблем отдельную палату купить, но тошно было одному. Мать, как только узнала, что я выжил, сразу от меня отказалась. Жена, царствие ей небесное, и так от меня месяц не отходила, а дома пацаны маленькие. Тимуру тогда вообще годик был, она их то к одним друзьям, то к другим пристроит. Луиза, несмотря на то, что родственница, брать к себе отказалась, ссылаясь на то, что она с Васькой не справляется, они ведь с моим Тимуром одногодки. В общем, замучилась она совсем, да и через месяц брать моих охламонов соглашались всё реже. Я и сказал ей, сиди дома, еду мне Толя будет возить, а я уже буду долечиваться сам. Так вот, чтоб на стену не полезть от тоски, попросил доктора положить меня в палату к хорошему собеседнику. Так я и познакомился с Сергеем Даниловичем. Пенсионер, интеллигент, профессор, воевал, и такие мы с ним задушевные разговоры вели, я думаю, именно он меня к жизни и вернул, иначе я совсем бы мозгами от чувства вины поехал. «Нет здесь твоей вины, – убеждал он меня, – в жизни всякое может случиться. Ну а коли чувствуешь свою вину, попроси один раз прощения и хватит. Теперь на тебе и твоя семья, и его, теперь ты вообще не вправе отступать».