Исповедь - читать онлайн книгу. Автор: Леонид Левин cтр.№ 48

Ну, вот пожалуй и все. Распологайтесь, а мне пора, — сказал ей.

Мне было очень неловко, раньше я всегда уходил спать в расположение своей эскадрильи, а теперь идти туда получалось явно не с руки. Ведь мне дали отпуск по рождению сына. Никто не знал, что мама уже носила тебя к моменту гибели отца. Все думали, что это ребенок от меня и даже порицали нас за такую поспешность.

Ну, куда же ты пойдешь? Посуди сам, что подумают о тебе водитель, подчиненные, командир? Нет, уж, отпусти машину и… оставайся. Не бросай нас одних, прошу тебя. Ты обещал заботиться о нас — так заботься, если конечно не передумал. — Услышал я тихие слова.

— Не передумал. И никогда не передумаю. Слово офицера.

Я остался навсегда. Однако, проверяла жена мои чувства серьезно. Болезненно воспринимала мельчайшие, пусть незаметные со стороны шероховатости и неточности, несоответствия моего образа её стандартам. Подспудно выискивала фальшь в моем поведении, в отношении к ней и тебе. Но не нашла, поверила… Возможно не полюбила так горячо и беззаветно, первой девичьей любовью, как твоего отца, но сердцем я почувствовал и понял, что стала уважать и жалеть… Как обычная жена морского летчика любит, уважает и жалеет своего мужа, живет его устремлениями и чаяниями, радуется успехам экипажа по службе, страдает при неудачах, знает все о подчиненных и начальниках, не спит и волнуется во время полетов. Жена стала моим самым верным, самым надежным другом, самым близким человеком и оставалась им до конца.

— Будучи по натуре очень преданной и честной, после Победы мама старалась найти родителей твоего отца, чтобы показать ребенка, рассказать о гибели их сына, его победах, последнем бое. Она нашла их всех. Близких и дальних родственников. Чего это стоило, каких моральных сил — только Бог знает. Она разыскала их во рвах около Керчи. Вся большая семья, старики, дети, женщины оказались растреляны и завалены мерзлой землей в крымской степи. Там лежали все, за исключением молодых, да и не очень молодых мужчин, призванных или ушедших добровольно на войну. Следы одних из них затерялись в госпиталях, других — в помеченных значками на картах и полевых, торопливых кроках, братских, безымянных могилах. Могилах ухоженных и заброшенных, раскиданных от Сталинграда до Вены и Берлина, от Датских до Курильских островов. Все мужчины твоей семьи честно и храбро воевали, сынок. Так же как и отец…. И погибли.

— Это была цена Победы, сын. Мы заплатили ее сполна и платим до сих пор. То, что я остался один, а она, молодая еще женщина, ушла от нас — это оттуда, с войны.

— Ты был мал и не помнишь как мы втроем ходили на могилу отца. Потом подоспел перевод в другой гарнизон. В пятьдесят первом, на короткое время, перед новым назначением наша семья вновь вернулась в заполярный город. Помнишь?

Смутное детское воспоминание выхватило из памяти деревянные заборы, следы осколков на кирпичных стенах, засыпанные воронки, трубы и мачты пароходов. Морские шинели знакомых. Здание школы, куда так и не довелось ходить. Маленький холмик над бухтой, к которому мама и отец клали цветы. Вот пожалуй и все.

— Все сказанное, правда, и я не стыжусь ее. Теперь, скажу тебе то, что говорить трудно и больно… Я до сих пор не уверен в своей правоте, но тогда взял на себя тяжесть принятого решения и убедил маму. Однако, прошу, пойми и прости нас… меня… Тянулось смутное, тяжелое, лихое время. Во время войны я летал и не боялся встретить врага, сразиться с ним, победить или умереть, хотя погибнуть вышло бы чертовски обидно и жалко. Страшно казалось потерять обретенное счастье, не увидеть долгожданой Победы. Вот и весь наличный страх. Не трусость. Так думали если не все, то многие, поверь мне. Это не поза. Если не так — ни черта бы мы не победили немцев.

— После войны, опять начали непонятно за что арестовывать по ночам людей, снова стали искать шпионов, вредителей. Мы вновь научились бояться. Постепенно из Армии и Флота принялись увольнять евреев, зажимать служебный рост остающихся в кадрах, посылать их на непристижные должности в тьмутараканью глушь. Поползли слухи о выселении всех поголовно евреев в Казахстан, на Колыму…

Я был и остаюсь офицером, но я обучен бороться с врагом, а не с тенью… Твой отец… евреей. Это не мешало воевать и погибнуть героем, погибнуть за Родину, за Сталина, за Партию, членом которой являлся. Родина — не защитила его семью и родных. Партия — собиралась, изгнать остатки соплеменников героя в дикие края, обречь на вымирание. Все знали фамилию и отчество твоего настоящего отца. Пока ты бегал дошкольником, никто не интересовался твоей фамилией и отчеством, но в тот год предстояло идти в первый класс. Случись что, никто не вспомнил бы, что ты сын моряка-героя, а мама его вдова. Твоё будущее, а значит и наше, стало неопределенным, опасным. Мучительно, долгими ночами на кухне, не зажигая света обсуждали мы с мамой положение, решали что делать, предпринять, как спасти тебя. Мама не еврейка, но за тобой пошла бы на край света, не оставила одного в несчастье, а я — никому не отдал вас обоих.

— Случай решил все. Наш полк переводили на Тихий Океан, где громыхала Корейская война, где требовался военный опыт и знания фронтовиков. Командование предложило мне принять новый, только формируемый полк морских торпедоносцев. Даже разрешили взять из старого полка лучшего, давнего друга, начальника штаба — Ивана Тимофеевича. Старого, крепкого закала человек, интеллигентный, честный и правдивый во всем, надежного товарища в бою, собранного и знающего офицера, ни разу не отвернувшего во время торпедной атаки, а это многого стоит. Помнишь его?

Зря спрашивал о Иване Тимофеевиче, отец. Помнил я его тогда, помню и сейчас, по прошествии стольких лет. Вижу светлое лицо, полное спокойного благородства и достоинства, а рядом, как всегда, его жену — директора школы, общественницу, знавшую все о всех, участвовавшую в делах мужа и, видимо всерьез, считавшую службу мужа общим семейным делом, а посему болевшую душей за подчиненных, помогавшую всем и о всех хлопотавшую. Попадавших в их дом офицеров, их жен и детей, Вера Ивановна потчевала фирменным блюдом, носившим иноземное замысловатое название шарлотка. Мне тоже довелось и не раз, отведать пресловутой шарлотки. Пища сия мне ужас как не нравилась, а вот Веру Ивановну очень любил и уважал, хотя и побаивался. Была она представительная, дородная женщина с полными руками и гладко по-учительски зачесанными, волосами.

— Да, — Продолжил отец, — Иван Тимофеевич выходец из простого селянского рода, лишь после революции давшего стране военных и профессоров, исследователей-атомщиков и архитекторов, трудолюбивых крестьян и талантливых учителей. Человек чистой и светлой души, с руками крестьянина и лицом потомственного аристократа. Мы не говорили с ним о тебе, но он один из немногих знал, и что более важно, понимал все происходящее. Иван пришел к нам вечером, поцеловал руку жене, серьезно поздоровался с тобой, шестилетним, как со взрослым человеком, попросил у мамы разрешения закурить, а когда мы прошли на кухню и открыв форточку, стали дымить, то сам начал трудный разговор. Понимая какую ответсвенность берет на себя, чем ему, да и всем нам это может грозить, Иван Тимофеевич предложил следующий план. Простой и, как показала жизнь, надежный. Я подумал, все взвесил и согласился, но следовало узнать мнение мамы и мы попросили ее пройти к нам. Узнав в чем дело, она молча выслушала Ивана Тимофеевича, затем, немного подумав, решительно сказала, — Видно судьба. Пусть будет так, как ты говоришь. Сын подростет, я сама все ему расскажу. Но ни документов, ни фотографий, ни вещей, что остались от отца, не уничтожу никогда… Хранить такие реликвии стало опастно, но мы пошли на это.