Тональность первой половины заметки была не более чем ироничной, порой ехидной, но достаточно миролюбивой, однако внезапно она резко изменилась:
«Однако поляки, видимо, сочли, что еще недостаточно щедро вознаградили приютившую их страну. Они всеми силами начали склонять Францию к войне с Россией, якобы подавившей свободу Польши. Галльский петух всегда был задирист, а поляки все настойчивей льют ему в корм свою старку, и опившегося ею петуха уже не унять.
Для поляков все средства хороши, чтобы восстановить французов, а потом и прочих европейцев против русских, чтобы довести до непримиримой вражды, и если ради этого нужно будет взорвать изнутри Францию, а потом и всю Европу, они это сделают.
За что Европа ненавидит Россию? Уж не за то ли, что даже в горящей Москве русские не захотели подчиняться бесчестью, которому подчинились все европейцы? Не потому ли, что русские своей кровью защитили свободу, мир и честь Европы?
В Париже ненависть накаляется! Тридцать девять депутатов парламента, в союзе со студентами, замышляют бунт против правительства. Министров упрекают в нарушении тех прав и свобод, которые были обещаны народу, в нежелании оказывать поддержку притесняемым народам. Польская верхушка из Отеля Лямбер разжигает именно последнюю тему, действуя в союзе с маркизом Лафайетом, этим заядлым смутьяном, который успел поучаствовать во всех возможных революциях во Франции и даже в американской войне за независимость
[165]. Маркиза, который заскучал по новой смуте, избрали председателем „Польского комитета“, и он яростно ратует за вооруженное выступление Франции на стороне восставших поляков против императора Николая. Их поддерживает генерал Ламарк, известный участник Наполеоновских войн. Поляки готовы любой ценой вынудить французов вступить в войну с Россией. Но неужели Францию ничему не научила наполеоновская глупость?! Неужели нет средств образумить тех, кто мутит воду во Франции, преследуя свои мстительные цели? Неужели генерал Ламарк, чье имя выбито на Триумфальной арке, забыл итоги войны с Россией?
Что же касается поляков, то их можно сравнить с хулиганом, который бросил камень в красивый мозаичный витраж старинной церкви, разбил его – и радуется, потому что удовлетворил свое самолюбие. Возмущая Францию против России, они не заботятся о том, что разрушают прекрасную страну. Они хотят Третьей польской войны, забывая о том, что царь Николай мало похож на своего миролюбивого старшего брата, и тех, кого Александр пощадил, Николай может не пощадить! Неужели Лафайету и Ламарку не хватает честно заработанной популярности, неужели надо прикупить еще толику ее ценой крови своего народа?»
Араго задумчиво свернул исписанный листок. Он знал, какие речи произносят Лафайет, защитник так называемой «свободолюбивой» Америки, которая создала свои богатства на торговле черными рабами, и Ламарк, мечтающий о возрождении Империи под властью Римского короля, сына Наполеона. Это довольно часто обсуждалось в политической прессе, однако ни одна из популярных газет, как левых, так и правых, не решалась прямо обвинять столь уважаемых во Франции господ, как эти двое, к фактической готовности поддержать войну с Россией ради Польши. Если их обвинит «Бульвардье», надо будет ждать исков, предъявленных через суд, штрафов, возможно, даже закрытия газеты. Никто не отменял закон от 8 апреля 1831 года, который обеспечивал быструю процедуру рассмотрения в судах дел о преступлениях в печати…
Араго поднялся со ступенек и сделал несколько приседаний, разминая ноги. Искушение ткнуть палкой в осиное гнездо заговорщиков было велико, и он уже знал, что непременно испытает судьбу.
Да, время пришло, и ощущение неминуемости, безвозвратности, судьбоносной необходимости совершения каких-то поступков вдруг осенило его своим крылом.
Может быть, именно для этого трудился он все эти годы, которые Фрази, конечно, считает прожитыми напрасно? Ну и пусть считает. Ее мнение для него ничего не значит! И, кстати, прошли те времена, когда Араго отправлял в печать корреспонденции Лукавого Взора, не сделав в них ни единой правки. Сегодня он в эту публикацию непременно вмешается! Пусть даже двумя-тремя строками. Иначе получится так, что это Лукавый Взор разворошил осиное гнездо, а «Бульвардье» был всего лишь послушным орудием.
Быть послушным орудием Фрази Араго не хотел. Он будет непослушным орудием, пусть даже это – оксюморон!
Араго вынул часы.
Есть шанс успеть сделать то, что он задумал!
На всякий случай, чтобы избежать возможной засады, снова прошел через пассаж, соединяющий дома, однако не дошел до двери Фрази, а спустился во двор, через который можно было попасть на улицу с веселым названием Гогенар, то есть Насмешливый, минуя выход на печальный Мартир, улицу Мучеников. Отсюда было два шага до Предместья Монмартра, и по нему, стараясь держаться в тени и не попадать под предательские лунные лучи, наш герой поднялся к Итальянскому бульвару, а потом по улице Монмартр пролетел прямиком до улицы Кадран, Циферблата.
На углу здания с номером 16 в лунном свете поблескивала вывеска: «Типография и литейная мастерская д’Эвера».
Типографий в Париже имелось немало, однако мастерские для отливки шрифтов были редкостью, оттого дело мсье д’Эвера, снабжавшего литьем и другие типографии, процветало. Вдобавок он брал в печать не только художественную литературу, например, сочинения знаменитого Оноре де Бальзака, но не брезговал и малотиражными газетами вроде «Бульвардье». Впрочем, ни одна частная парижская газета не превышала десятитысячного тиража, так что «Бульвардье» с ее пятью тысячами находился отнюдь не на самой низкой ступени популярности, особенно если учесть, что начинал Араго вообще с пятисот экземпляров!
У двери, загроможденной связками брошюр и газет, Араго попросил позвать мсье Миго, и к нему позевывая вышел метранпаж
[166], который сейчас как раз занимался версткой очередного выпуска «Бульвардье». Да, чтобы газета вышла утром, работники типографии ночью не спят!
– Тысяча извинений, Жильбер, – сказал Араго, бывший накоротке со всеми наборщиками и верстальщиками. – Хочу изменить передовицу. Срочный материал.
– Лукавый Взор? – оживился Жильбер Миго, который относился к числу поклонников Лукавого Взора.
Араго кивнул.
– Боюсь, не успеем, – с сожалением покачал головой Миго. – Газета набрана, началась верстка… ладно, я на часик могу приостановиться, у меня есть чем заняться, но вот беда: все наборщики заняты, а текст наверняка не в две строки!
– Не в две, но невелика беда! – решительно заявил Араго. – Я сам наберу. Дай мне только нарукавники и передник. И место около кассы
[167].