Пугачев и его сообщники. 1773 г. Том 1 - читать онлайн книгу. Автор: Николай Дубровин cтр.№ 93

В такой подземной темнице в Ивановском монастыре Салтыкова просидела 11 лет, а затем была переведена в каменный застенок, пристроенный к церкви, и в 1801 году она была еще жива.

Салтыкова была не единственная, и понесенное ей жестокое наказание не послужило примером и устрашением для других помещиков.

Не раз видали, как княгиня Козловская «велит раздевать мужчин и сечь их при себе розгами, считая хладнокровно удары и понукая исполнителя наказания бить больнее; видали, как она, в припадке бешеного исступления, заставляет служанок привязывать к столбу одного из своих слуг, совершенно обнаженного, и натравляет собак грызть несчастного или же приказывает женщинам сечь его, причем зачастую вырывает у них розги и сама бичует истязуемого по… самым чувствительным частям тела… соединяя, таким образом, чудовищное наслаждение зверской жестокости с затеями необузданного бесстыдства». С женщинами княгиня обращалась точно так же: она заставляла их класть свои груди на холодную мраморную доску и собственноручно секла эти нежные части тела; затем вкладывала свои пальцы в рот наказуемой и раздирала его до ушей. Чаще всего подобные наказания производились из ревности госпожи к одному из ее крепостных любовников ^[482].

Самые разнообразные виды наказания придумывались владельцами для приведения к покорности своих крепостных и за неисполнение их приказаний. Так, одна барыня высекла сразу 80 женщин за то, что они не набрали ей земляники, помещик жег углями подошвы дворового, утопившего двух барских щенков. Болотов, посекши немного столяра за пьянство и кражу, посадил его на цепь «в намерении дать ему посидеть в ней несколько дней и потом повторять сечение понемногу несколько раз, дабы оно было ему тем чувствительнее, а для меня менее опасно». Последнее предположение Болотова не оправдалось, потому что когда он вторично хотел сечь столяра таким же способом, то сыновья приговоренного к наказанию заступились за отца. Будучи, но свидетельству Болотова, людьми усердными и хорошими, они объявили: один – что сам зарежется, а другой – что пропорет брюхо Болотову, а потом и себя по горлу. Подобный поступок казался настолько странным карающему господину, что он назвал сыновей столяра «злодеями, извергами и бунтовщиками». Болотов не причислял себя к жестоким помещикам и в своих записках писал, что «сек очень умеренно и отнюдь не тираническим образом, как другие». Такой болезни века не чужды были В.Г. Орлов, граф П.А. Румянцев-Задунайский, М.Ф. Каменский, впоследствии граф и фельдмаршал, Лопухины, тайная советница Ефремова, жена войскового атамана Донского войска, и многие другие. Тамбовский помещик Филатов часто впрягал в дрожки вместе с лошадьми женщин. Беременных он заставлял садиться верхом на заводских жеребцов и хохотал, когда лошадь, поднявшись на дыбы, сбрасывала бедную женщину ^[483]. Чтобы судить, каковы были остальные помещики, мы предлагаем прочитать скорбный лист помещичьих жестокостей в исследовании г. В. Семевского «Крестьяне в царствование императрицы Екатерины II» ^[484]. В этом листе встречаются наказания розгами, батогами, плетьми, кнутом и почти все виды пыток: раскаленное железо, заковывание в цепи, надевание на шею и на голову железных рогаток и проч. и проч.

Как один из видов наказания, практиковалась помещиками розничная продажа крестьян без семейства и без земли. В заседании комиссии уложения курмышский депутат Алфимов отстаивал такую продажу, говоря, что дворянам она часто необходима для уплаты долгов, а крестьянам нерадивым и склонным к преступлению служит наказанием. Против ходатайства Алфимова восстали многие, и в том числе князь Щербатов.

«Обратим взоры наши на человечество, – говорил он, – и устыдимся при одном помышлении дойти до такой суровости, чтобы равный нам по природе сравнен был со скотами и по одиночке был продаваем. Древние времена, непросвещенные чистым нравоучением, приводят нас в ужас, когда вспомним, что людей, как скотину, по торгам продавали. Если невольнику приключался какой-либо вред, то не болезнь его и страдание, но убыток господский принимался во внимание, и за него законы принуждали к платежу. Мы люди, и подвластные нам крестьяне суть подобные нам. Разность случаев возвела нас на степень властителей над ними; однако мы не должны забывать, что и они суть равное нам создание. Но с этим неоспоримым правилом будет ли сходствовать такой поступок, когда господин, единственно для своего прибытка, возьмет от родителей, от родственников или от дома кого-либо, мужского или женского пола, и подобно скотине продаст его другому? Какое сердце не тронется, глядя на истекающие слезы несчастного проданного, оставляющего и место своего жилища, и тех, кем рожден, и кем воспитан, и с кем привык всегда жить, и еще находящегося в неизвестности о будущем своем состоянии! Кто не сжалится на вопль, на слезы и на сожаления остающихся! От одного этого изображения вся кровь во мне волнуется, и я, конечно, не сомневаюсь, что почтенная комиссия узаконит запрещение продавать людей поодиночке и без земли».

Комиссия выслушала речь князя Щербатова, но не наложила своего запрещения на продажу людей по одиночке и без земли. Подобное постановление затрагивало самые дорогие интересы помещиков, и продажа в розницу существовала во все царствование Екатерины II и даже долго после нее.

Вообще, комиссия о сочинении нового уложения не дала ничего, что бы могло облегчить положение крестьян и ограничить произвол помещика. С каждым последующим днем положение крестьян ухудшалось как в нравственном, так и в материальном отношении. Работая на помещика столько дней в неделю, сколько он пожелает назначить, крестьянин не имел почти времени и средств обработать свои поля и устроить хозяйство. По недостатку хлеба крестьяне примешивали к ржаной и яровой муке пивной дробь и другие масляные из коноплей и льна избоины и мякину. Такая пища употреблялась крестьянами Клинского и Звенигородского уездов; в губерниях же малоплодородных они питались только отрубями и мякиной. Каргопольские черносошные крестьяне писали в наказе своему депутату, что принуждены печь хлеб с примесью сосновой коры, соломы и травы, называемой вахка.

«Я останавливался, – говорит путешественник ^[485], – во всяком почти селе и деревне, ибо все они равно любопытство мое привлекали; но в три дня своего путешествия ничего я не нашел похвалы достойного. Бедность и рабство повсюду встречались со мной в образе крестьян. Непаханые поля, худой урожай хлеба возвещали мне, какое помещики тех мест о земледелии прилагали рачение. Маленькие крытые соломой хижины из топкого заборника, дворы, огороженные плетнями, небольшие хлеба, весьма малое число лошадей и рогатого скота подтверждали, сколь велики недостатки тех бедных тварей, которые богатство и величество целого государства составлять должны».