Пугачев и его сообщники. 1773 г. Том 1 - читать онлайн книгу. Автор: Николай Дубровин cтр.№ 75

Вот один из них:

«1745 года марта в день сей контракт заключен промеж его сиятельства г. камергера и кавалера князя Михаила Васильевича Голицына и поручика де Серати на год. Его сиятельство обещает поручику де Серати, который будет как гофмейстер у его сиятельства детей, давать 320 рублев в год и за показанную цену вместе с детьми его сиятельства должен поручик де Серати обучать двоих детей от флота г. капитана Матвея Васильевича Ржевского. А платить деньги по третям наперед; первую треть вшедши в дом 120 рублев, а другие трети по сту рублев. Сверх того, давать ему 15 ведер вина простого, постелю со всем прибором, мыть в доме так, как самому князю, свечей и топлива сколько пожелает. Для стола, во время поста, давать ему в его горницу по три блюда в обед и ужин, да и во время мясоеда, когда он пожелает, в свою горницу, будет ему дано всякой же раз по три блюда. Летом колясу парой, зимой – сани парой и с хомутами наборными, да еще малого, да кучера в ливрее. Лошади и люди всегда будут в его диспозиции и дабы никто не смел их тронуть без его позволения. Еще же ему будет позволено взять двух учеников, покамест будет в Москве.

Поручик же де Серати с своей стороны обещает обучать детей его сиятельства и г. Ржевского по-италиански, по-французски, по-немецки, по-латыни, истории и географии. Вышеписанное же время год обещает поручик де Серати учить со всяким прилежанием и иметь к детям всякое смотрение надлежащее и в деревню с его сиятельством ехать обязуется» ^[350].

Подобных контрактов было заключаемо очень много, и беззастенчивые иностранцы брались учить многим языкам и всем предметам. При таких условиях образование русского общества было чисто внешнее: рабское поклонение ко всему иностранному, презрение ко всему родному, незнание русского языка и погоня за изучением божественного французского ^[351]. «Отцы наши, – говорит современник, – воспитать нас желали как-нибудь, только чтобы не по-русски, и чтоб через воспитание наше мы не походили на россиян» ^[352]. Большинство вельмож не умело правильно писать. По свидетельству Грибовского, только князь Потемкин и гр. Безбородко знали русское правописание, а остальные были малограмотны или вовсе неграмотны, как, например, вятский губернатор Латышев, управлявший губернией в царствование Павла ^[353]. И.И. Дмитриев говорит, что в его время учились читать и писать только люди богатые, а бедные дворяне ничему не учились, привыкая только к хозяйству ^[354]; многие дворянские семейства переписывались с родственниками через грамотного дворового человека.

Тогдашнее воспитание выражалось полным отсутствием знакомства с теми богатыми сведениями, которые выработала европейская литература по всем отраслям наук, а взамен того с молодых лет внушалось пристрастие к тому, что бросалось в глаза и поражало своим наружным блеском. По словам Сегюра, русские одевались, жили, меблировали свои комнаты, ели, встречались и кланялись, вели себя на бале и обеде – как французы, англичане или немцы, но «под покровом европейского лоска еще видны были следы прежних времен». Даже и при дворе презрительно отзывались о русском театре и актерах, потому только, что они русские ^[355], а абонироваться на весь год на французские спектакли считалось обязанностью всякого порядочного человека, бывающего в обществе ^[356].

«Желать открыть дорогу своим детям, – говорилось в одном из современных журналов ^[357], – к новым познаниям через французский язык похвально; но не иметь попечения об их нравах, любви к отечеству, любви к ближнему – безбожно».

Влияние наружного французского лоска и подражание всему французскому было настолько всеобще, что севский архиерей Кирилл Флиоринский приказал, чтобы все окружающие его в священнодействии были причесаны с пуклями и под пудрой. «Не будем вопрошать, – говорит Добрынин, – кстати ли пудра и пукли к алтарю и к распущенным по плечам волосам? Но скажем о том, что ему немалого стоило труда приучивать к сей прихоти закоснелую монастырщину; напротив чего, я, склонен будучи от природы к опрятности до щегольства, всегда его веселил смешной чоской волос и был у него образцом для других».

В день своих именин Флиоринский, назвавши много гостей и имея келейника, любившего хлебнуть через край, просил Добрынина быть на этот день распорядителем.

– Ты знаешь, сколько я люблю порядок, – говорил архиерею, – и сколь нетерпелив там, где вижу непорядок. Посуди же, могу ли я нынешний день быть покоен? Иному моему брату, русскому архиерею, было бы сие нечувствительно, но я француз! Я имел случай быть в Париже раз, но не буду и не желаю иметь случая выбить из себя порядка и чистоты парижской» ^[358].

Отказавшись от прошлого в нашей жизни и сделавшись слепыми подражателями всему иностранному, мы потеряли добродетели наших предков и променяли старое родное добро на новые чужие пороки. Неохотно и с трудом усваивая богатые сведения по различным отраслям наук и высокогуманные идеи европейского образования, мы перенимали только то, что манило к чувственным наслаждениям и ласкало самолюбие. Под французским кафтаном таилась грубость и жестокость, под утонченными манерами и вежливостью – пустота, изнеженность и трусость. С другой стороны, масса была невежественна и проявление животных инстинктов не редкость. Понятия о пользе общества, о любви к отечеству не существовало. «Черт меня возьми! – писал один из защитников иностранного издателю «Кошелька». – По чести моей я о вас сожалею. Вы родились в таком веке, в котором великие ваши добродетели блистательны быть не могут: ваша любовь к отечеству и к древним российским добродетелям не что иное, как, если позволено будет сказать, сумасбродство. Приятель мой, вы поздно родились или не в том месте, где бы вы мнениями своими могли прославиться. Время от времени нравы переменяются, а с ними и нравоучительные правила. Перестаньте понапрасну марать бумагу, ныне молодые ребята все живы, остры, ветрены, насмешливы, ведь они вас засмеют со всей вашей древней к отечеству любовью».

«Французские моды, – пишет Забелин ^[359], – французский вкус и в отношении нравов, и во внешней обстановке тогдашней общественной жизни господствовали во всей силе и с каждым днем изменяли русского человека».