– Заходим в сад, – решился Садко и положил ладонь на рукоять палаша. – Держимся вместе, смотрим в оба. Нума, ступай вперед, только из виду не пропадай.
Мореходы осторожно прошли сквозь арку и на мгновение застыли. Ни у одного богатея, ни у одного царя или раджи не видал Садко такого чудесного сада.
Дорожки, выложенные по краям плитками из разноцветного мрамора, были усыпаны мельчайшим золотистым песком, что мерцал и переливался радугой на солнце. Вдоль аллей тут и там возвышались на постаментах статуи из белого камня. Рука у вытесавшего их ваятеля была чрезвычайно искусна: казалось, через мгновение статуи задышат и заговорят. Едва взглянув на них, Садко не мог отделаться от ощущения, что статуи живые и лишь на миг притворились недвижимыми. Широкоплечие воины со смелыми и мужественными лицами, прекрасные юноши-виночерпии, пухлогубые девы с каменными виноградными гроздьями… А как ловко и бронзу к камню приладили! Воины – с мечами да копьями бронзовыми, а едва прикрытые накидками девицы в руках кувшины да блюда держат. Красота!
Тропки то разбегались в стороны, то сходились, рисуя на земле причудливый восточный узор. Под сенью деревьев прятались скамейки с шелковыми подушками, а рядом с ними тоненько журчали питьевые фонтанчики с чистой, как слеза, водой. Шумели и струи больших каскадов, затейливыми водопадами падая с яруса на ярус, омывая каменных рыб и ящериц, расцвечивая тускло мерцающие агаты и опалы в драгоценной чешуе изваяний.
Над землей парили подвесные клумбы – и не заметишь сразу, что островки цветущих орхидей и гибискуса держат в воздухе тонкие нити. С великой любовью ухаживали садовники за растениями: ни одного листочка сухого, ни веточки сломанной, ни бутона увядшего. Рядом с цветами покачивались на ветру полые серебристые палочки и кусочки хрусталя, и над землею плыл нежный перезвон.
По дорожкам бродили большие откормленные павлины и цесарки. Птицы ничуть не боялись, наоборот – бесстрашно подбегали совсем близко, словно подачки ждали. В клетках, подвешенных то тут, то там на ветвях деревьев, распевали кенари.
А людей – никого. Ни одной живой души.
Аллея тем временем вывела к широкой мраморной лестнице с высокими резными перилами.
– Семь десятков ступеней и еще пять! – провозгласил Милослав, когда они поднялись наверх. Любил кормчий все отмеривать да обсчитывать, не терпел прикидок на глаз да на авось. Но Садко ступени не волновали.
– Вот тебе и теремок, – протянул он, снимая шапку и проводя рукой по густым волосам.
То, что Нума назвал «теремом», на деле оказалось настоящим дворцом. Был он низким, приземистым, крутобоким, словно несколько круглых хлебов разом достали из печи. Блестели на солнце белые стены, украшенные искусной резьбой; сияли золотистые купола, но не такие, как на Руси, а чуть скругленные, будто яйца на подставках. Вместо привычных флюгеров над ними на длинных лентах плясали яркие воздушные змеи, полоща хвосты по ветру.
Далеко за дворцом устремлялась ввысь подернутая прозрачной дымкой загадочная гора, по-прежнему сверкающая на солнце, что твой маяк.
– Как поступим, ежели и там никого не встретим? – тихонько, но отчетливо, чтобы Садко расслышал, проговорил Полуд. – Станем хозяев искать? Или повернем от беды подальше?
Нет, решительно его не поймешь. То во время плавания страдает по ратным подвигам, то на ровном месте осторожность выказывает. Впрочем, одно другому не мешает. Полуд только шутит странно, а вот в военном деле опыта у него больше всех.
– Там видно будет. Главное, держи ухо востро, – Садко решительно нахлобучил шапку и направился к дворцовому крыльцу.
Внутренний голос капитана пока молчал, не кричал об опасности, не призывал спасаться от неведомой угрозы. Не было в саду волшбы черной, не пахло силой нечистой. И сколько мест, для засады годных, по дороге сюда они прошли – ни одним не воспользовались тайные враги. Так, может, и не враги они вовсе?
Почему-то уверен был Садко, что и двери во дворец будут открыты, – так и оказалось. Зашли мореходы в светлый зал с большими окнами от пола до потолка и замерли на пороге, раскрыв рты от восхищения. Зал был украшен богато – и картинами на стенах, и занавесями тяжелыми, шитыми золотой парчой и бисером. Под ногами блестел каменный пол, сложенный из цветных плит, будто гигантская мозаика, а посреди зала журчал еще один высокий, ярусный фонтан. В большой нижней купели плавали лепестки роз и плескались разноцветные карпы.
– Богатства-то какие, – не выдержал Новик.
– Да уж, сколько по морям ходил, такого не видал, – согласился Полуд.
– Ой вы гости дорогие! – вдруг раздался голос, эхом покатившийся под высокими сводами. Садко завертел головой из стороны в сторону, но понять, кто и откуда говорит, не смог. – Вы скажите, кто такие? С каким ветром подружились? Накормить ли вас, приветить? И какие вести в свете?..
Речь была русской, а голос – напевным и бархатистым, радушным, обстоятельным. Слова звучали твердо и уверенно, становилось от них тепло и хорошо, в родной дом явился или к другу, с которым много лет не видались. Будто жаркий огонь в душе разгорался, словно ты долго ходил по морям, скитался и нигде пристанища не знал и наконец причалил к желанному берегу. А тут и обладатель чудного голоса появился, вышел из-за фонтана и улыбнулся, сложив ладони на большом круглом животе.
Был хозяин дворца – вне всяких сомнений, именно он, уж больно по-боярски держался! – высоким пухляком с легкой сединой в иссиня-черной бороде. Толстяком такого не назвать – роста немалого, плечи широкие, ладони большие, пальцы крепкие, а лицо – улыбающееся и щекастое, но при этом узкое. Если когда-то этот человек и знал, что такое труд, то последние годы явно проводил время на мягких подушках, наслаждаясь праздностью, – оброс жирком и раздобрел. Носил он расшитый золотом красный кафтан с длинными полами на восточный манер, шелковые штаны, сафьяновые сапожки и множество украшений. Разноцветные побрякушки болтались и на браслетах, и на дорогом наборном поясе, но больше всего в глаза бросался драгоценный оберег на шее – серебристый месяц с широко раскрытым ртом и крупным самоцветным глазом. Говорил пухляк по-русски чисто, но в говоре нет-нет да проскакивали непривычные звуки.
Садко неспешно стянул с головы шапку, прижал ее к груди, учтиво поклонился:
– Спасибо тебе за встречу, хозяин радушный! Не гневайся, что сразу весточку не прислали тебе, как причалили… Впервые мы на этих берегах, порядков местных не знаем, имени твоего не ведаем. Лично решили почтение выказать, о себе объявить.
– Товитом меня люди зовут, и ты зови, – улыбнулся хозяин, его большие, близко посаженные глаза смотрели ласково. – Не знал я отца своего, а потому и по батюшке меня величать не надо. Владелец я острова этого. А тебя как звать, мореход?
– Садко Новеградский. Еще моряки со мною… – про вояк решил молчать пока, хотя, без сомнения, оружие пухляк уже приметил, – …из тех, что решились на берег с корабля сойти.
Товит еще шире заулыбался, а его взгляд на мгновение задержался сначала на Руфе, потом на Нуме, однако никакого удивления при виде диволюдов он не выказал, лишь полюбопытствовал: