– Ты лучше скажи, как ты? – с беспокойством в голосе проговорила Алена, подходя ближе. – Рана не болит? Мож, нужно чего?
– Нужно, – сказал я. – Очень нужно. Ты даже не представляешь как.
Она пахла козьим молоком, целебными травами и еще чем-то теплым, манящим, умопомрачительным настолько, что, когда она приблизилась, воткнув ночник с тремя лучинами в стену рядом с моим лежбищем, я просто сгреб ее в охапку, повалил и принялся целовать, упиваясь запахом молодого тела, как умирающий от жажды путник, который вдруг нашел в пустыне родник.
Она не сопротивлялась. Наоборот, помогала стянуть с себя платье, которое, оказывается, снималось довольно просто. А мне и снимать ничего не надо было, меня в чем мать родила под овечье одеяло определили…
Это было слишком хорошо, чтобы быть правдой. У меня всякие женщины были – нежные и ласковые, с которыми забываешь обо всем, купаясь в море наслаждения, или наоборот – горячие и страстные, любовь с которыми как битва, где каждый стремится доказать партнеру, что он сильнее, и это противоборство заводит до полного сноса крыши…
С Аленой было по-другому. Вот она перед тобой, полностью раскрывшаяся, мол, бери меня, воин, я вся твоя – и через мгновение, когда ты, расслабившись, поддался, понимаешь, что попал в сладкую ловушку. И вот она уже доминирует, рыча как голодная тигрица, в бешеном ритме выбивая из тебя фонтан переполняющей тебя энергии. Когда же ты, возбужденный этим вызовом, сам начинаешь задавать темп, силой подавляя желание подавить, – она вдруг становится послушной, как укрощенная кобылица.
И все начинается снова.
Под конец у меня вообще башню снесло настолько, что я забыл, где я и кто я, осталась только адская смесь бешеной гонки и моря наслаждения, сумасшедший коктейль из взлетов и падений, которого я раньше никогда не испытывал. И когда я, наконец, полностью опустошенный, рухнул на мокрое от пота одеяло, она тихо легла рядом, податливая, теплая и мягкая. Прижать бы к себе такую и не отпускать никогда. И наплевать на все Предназначения Меченосца, на Мироздание, которое постоянно от тебя что-то требует, на границы миров и веков, отделяющие тебя от простого человеческого счастья…
– Жаль, – прошептала она. – Жаль, что завтра ты уйдешь навсегда.
– С чего ты взяла? – удивился я.
– Ты воин, – отозвалась она. – Ты живешь по закону меча, а не любви. И это значит, что тебя не удержать ничем. Когда воина зовет дорога, никакой другой зов он не слышит.
– А ты бы хотела, чтобы я остался с тобой? – спросил я – и удивился сам себе, ибо понял, что мне сейчас очень важен ее ответ. И что от этого ответа зависит очень многое в моей жизни.
– Нет, – ответила она. – Мне не нужен рядом несчастный человек, который был воином, но перестал им быть ради меня. И мне не нужен воин, который оставит меня, как только его позовут меч и дорога.
– Но я…
Она не дала мне ничего сказать, нежно закрыв рот мягкой, но сильной ладонью.
– Тебе тоже не нужна женщина, ради которой ты бросишь свой путь, – прошептала она. – И не нужна та, которую ты оставишь, а после будешь с тяжелым сердцем следовать своей дорогой. Поэтому давай просто проживем эту ночь так, как мы оба хотим, не думая о том, что будет завтра.
И мы вновь окунулись в безумие двух тел, словно вместе прыгнули с обрыва в глубокий омут, где нет мыслей о том, что будет с нами завтра.
…Она ушла под утро, когда где-то во дворе хрипло заорал чудом выживший петух. А я, откинувшись на влажный мешок с соломой, заснул, чувствуя себя кувшином, из которого выпили все без остатка – и силы, и дурную энергию, которую дал шамирит, и боль от раны, которая еще вечером казалась фатальной, а сейчас хоть и осталась еще, но уже не имела никакого значения.
* * *
Проснулся я от того, что в мой сон ворвались голоса. За стенкой орали знатно, мертвого бы разбудили.
Я поднялся с лавки – и осознал, что поднялся! Стою на двух ногах вполне себе уверенно. Раненая хоть и ноет немного, но работает нормально, думаю, даже хромать не буду. Хорошая штука шамирит! Вспомнил, как мне его вчера Илья Муромец в окровавленную рану засовывал – скривился, аж челюсть свело. Но, по ходу, богатырь туго шарил в медицине, если я сейчас практически здоров и моя нижняя ласта не валяется в тазу, ампутированная по самые не могу, а вполне себе функционирует и даже почти не болит.
В крохотное оконце, затянутое чем-то мутным, похожим на рыбий пузырь, лился тусклый свет. Однако я разглядел, что моя одежда лежит на полу рядом с лавкой, постиранная и отглаженная, еще пахнущая горячим металлом и углями из железного утюга. Рядом на широком полотенце были разложены шлем, кольчуга, меч в ножнах, все добросовестно почищенное. Приятно.
Самого меня тоже помыли, пока я валялся в беспамятстве. Думаю, Алена постаралась. Что ж, спасибо тебе, девица, за все, и за горячую ночку тоже. Хотя не исключаю, что это были не чувства, не желание, а просто благодарность за спасение.
Еще на полу стоял чугунный котелок, кувшин и лежало что-то, завернутое в полотенце. Думаю, тоже мне. Снял крышку с котелка – каша с мясом. В полотенце – мягкий хлеб с корочкой. В кувшине – блин, только б не зеленое вино…
Оказался клюквенный морс. Не кизиловый компот, конечно, который я очень уважаю, но тоже неплохо.
Пока я ел, накал криков за стеной нарастал. О чем орут – непонятно. Но вопят от души. Думаю, еще немного – и драться начнут.
Интересно мне стало, кого ж там так разбирает. Весь котелок с кашей я не осилил, зато хлеба умял изрядно, такого давно не пробовал. Вкусный – офигеть. Наверное, потому что из пшеницы. Только из нее, без всяких химических примесей, которые изобретут еще нескоро.
Запил я это дело морсом, оделся, запаковался в кольчугу, шлем надел, меч к поясу подвесил и пошел смотреть, кто это там орет так увлеченно, того и гляди слюнями захлебнется.
Вышел я из пристройки возле крепостной стены, оценил обстановку. Ясно, чего ж тут неясного.
На центральной площадке с воинскими тренажерами, по ходу, собрались все, кто уцелел в бойне с печенегами. И богатыри, и простые воины, и крестьяне, которые сегодня точно были на равных с профессиональными защитниками заставы. Тут, похоже, как у викингов – где-то я читал, что у них раб, который воевал вместе с хозяином, становился свободным. Судя по тому, что у некоторых крестьян были перевязаны руки-ноги-головы, получается, они тоже принимали участие в битве.
А значит, имели право орать наравне со всеми.
Тем более что повод был нешуточный.
Повод тот был привязан кожаными ремнями к вкопанному в землю столбу с многочисленными отверстиями от наконечников стрел. Понятно, тренировочная мишень для новичков, пока что не умеющих попадать из лука белке в глаз. К этой мишени накрепко примотали Варяга, и теперь сход решал, что делать с пленником.
В общем-то, особой альтернативы не было. Все единогласно предлагали прищучить супостата, вопрос стоял лишь, как именно. Предложения выкрикивались разные, от элементарных, типа: