Путеводитель потерянных. Документальный роман - читать онлайн книгу. Автор: Елена Григорьевна Макарова cтр.№ 18

Прошло так много лет, но я ничего не забыла. Иногда думаешь: зачем все это помнить? Например, у него была маленькая щербинка на лбу… Зачем это помнить? Лучше забыть. Но как забыть?!

13. Прощание

Октябрьские транспорты увозили из Терезина стариков. Герман был единственным сыном, поздним ребенком. Мать родила его в 40 лет, значит, в Терезине ей было 65, и она попала в списки. Транспорт Bx. Герман записался сопровождать маму. Ничего не поделаешь. В наш последний вечер Герман просил меня не плакать, пора было складывать вещи и идти в шлойску. Мама взяла консервы и пошла со мной попрощаться с Германом и его матерью Дорой. Мы с Германом поклялись, что будем ждать друг друга, и он мне дал адрес, по которому я найду его после войны. Я помню его наизусть: «Берлин, Вильмерсдорф, Арвейлерштрассе, 3».

«Тем, кто не едет, немедленно покинуть шлойску!»

Возвращаюсь, убитая горем, забиваюсь в угол нашей Q 802 и вдруг вскакиваю, выбегаю вон, пробираюсь в первые ряды к заградительной веревке, и как раз в этот момент около меня, прямо перед моими глазами, проходит Герман. В пальто, с рюкзаком на спине, в руке — палка, на ней висит чемодан (его изобретение), я вижу его, но он меня не видит… Письмо, написанное им уже в вагоне, перед отправкой, передал мне потом Турек Шрейбер.

Я думала, что было бы, если бы я бросилась за ним, пошла бы с ним вместе, вот так, в чем была… Что было бы? Не знаю…

14. Письмо в никуда

Я слегла с высокой температурой. В тот день, когда я смогла подняться, уходил транспорт By. Я написала Герману письмо, заклеила его аккуратно и пошла к Зденке Блейхферд в шлойску. Зденка согласилась передать письмо Герману. В 1975 году я прочла в книге «Город за колючей проволокой», что Вх ушел в Треблинку, а Ву — в Освенцим. Выходит, мое письмо попало в Освенцим.

Через три дня Германа не стало.

Кино

Вскоре ко мне обратился режиссер документального кино, который искал интересный сюжет. Ничтоже сумняшеся я дала ему эту повесть.

Режиссер загорелся. К моему удивлению, и Мауд согласилась. А как же Шимон?

— Он болен, ему не до этого.

— Ты готова ехать в Простеёв, в Терезин, в Треблинку, в Освенцим, в Берлин?

— А в Берлин зачем?

— По адресу, который оставил тебе Герман.

— Поеду. Шимон отпустит. Фильм мы ему покажем. Одобрит — значит, все в порядке.

* * *

Что бы ни происходило во время съемок — а происходило много чего, — Мауд была спокойна. Из-за монитора, не указанного в таможенной декларации, нас не пропустили из Чехословакии в Польшу, и мы до поздней ночи простояли на границе. Потеряв всякое терпение, я вышла из машины и направилась в отдел таможенного контроля, но тут на меня набросился пограничник с пистолетом. «Ты перешла нейтральную полосу», — объяснил мне продюсер, выбежавший из машины и заслонивший меня от дула.

Мауд дорожные заминки не волновали. «Освенцим от нас никуда не уйдет, — утешала она меня, поправляя чубчик перед зеркальцем, — доедем». Вот был бы кадр, думала я, но чех-оператор дремал. Он подчинялся режиссеру, а тот — заранее написанному сценарию, в котором случайностям не было места.

В результате нас отправили в пограничный город на чешской стороне, там мы должны были получить разрешение на вывоз монитора, на что ушло несколько часов. История, как нас не пускают в Освенцим, не была заснята, хотя она прекрасно смонтировалась бы с тем, как мы туда попали, довольные, что попали не ночью, а после полудня, самое лучшее для съемок время. Оператору даже удалось заснять момент, не запланированный режиссером, — в груде чемоданов Мауд заметила чемодан той самой Зденки Блейхферд, которой передала письмо для Германа, — и закричала в голос.

* * *

В Простеёве в доме Мауд теперь был банк — и это тянуло на вестерн. Под видом съемок документального фильма три гангстера — режиссер, оператор и продюсер — привозят тихую Мауси в дом, где она жила до Терезина. Расспрашивая старушку в бабушкиной косынке обо всех несчастьях, которые ей пришлось пережить, они аккуратненько подводят ее к вопросу о том, где замурованы фамильные ценности. Но наша старушка не дура, на самом деле это она использует съемочную группу для того, чтобы проникнуть в здание банка и извлечь из тайника мешок с золотом…

Вместо этого Мауд с белым домотканым полотенцем в руках стоит у окна, поджидая, когда вернется Герман. На часах 19:45.

Мауд отрабатывала роль. То, что она написала по-английски, режиссер попросил говорить по-чешски, сугубо для аутентичности, и постоянно спрашивал меня, то ли и все ли она сказала. То и все.

* * *

Мэр города Простеёва дал в нашу честь прием, в котором участвовало минимум десять важнейших чиновников, и все они перепились. «Госпожа Макарова, не желаете вертолет?» — спросил меня один из них. Я перевела вопрос режиссеру. «Если он не шутит, то да!»

Назавтра оператор с больной головой и режиссер со здоровой — он не пил и не ел, соблюдая кашрут, — снимали Простеёв с высоты птичьего полета. После того как Мауд проехалась по центральной улице на велосипеде — этот кадр вошел в фильм, и он действительно прекрасный, она там прямо как девчонка, — ей захотелось и на вертолете полетать, но режиссер отказал: «Мы должны вас беречь».

* * *

В Терезине был кошерный ресторан, где режиссер наконец мог пообедать и выпить вина, после чего потерял свою записную книжку со всеми адресами и телефонами, — как он найдет друзей, у которых собирался остаться в Берлине после съемок? Каким-то чудом я обнаружила пропажу под ковром из опавших кленовых листьев. Мауд это потрясло, и она попросила найти в ее гостиничном номере третью пару очков. Нашла. Все, что не относилось к съемкам, забавляло.