Птичий город за облаками - читать онлайн книгу. Автор: Энтони Дорр cтр.№ 78

Шариф увеличивает фотографию: покоробленный черный кирпич пергамента, уже даже не прямоугольный.

– Похоже на книгу в мягкой обложке, которую тысячу лет вымачивали в унитазе, – говорит Шариф.

– А потом еще на тысячу лет оставили у шоссе, – добавляет Зено.

За последний год, продолжает статья, группе ученых удалось с помощью мультиспектрального сканирования получить изображения части оригинального текста. Поначалу ожидания были самыми радужными. Что, если манускрипт содержит утраченную драму Эсхила, научный трактат Архимеда или раннее Евангелие? Что, если это приписываемая Гомеру комическая поэма «Маргит», дошедшая до нас лишь в единичных цитатах?

Однако сегодня исследователи объявили, что восстановленные фрагменты текста позволяют заключить, что это прозаическая повесть первого века Νεφελοκοκκυγία, написанная малоизвестным писателем Антонием Диогеном.

Νεφέλη – облако, κόκκυξ – кукушка. Зено знает это название. Он спешит к столу, сдвигает груды бумаги, выкапывает свой экземпляр Рексова «Компендиума». Страница 29. Глава 51.

У Зено перехватывает дыхание. Он видит Афину, бегущую по снегу, видит Рекса, угловатого, ссутуленного от недоедания, когда тот углем пишет стихи на доске. θεοὶ – это боги, ἐπεκλώσαντο – это спряли, ὄλεθρον – это гибель.

«Или, еще лучше, – сказал Рекс в кафе, – древнюю комедию, какое-нибудь нелепое авантюрное путешествие на край света и обратно».

Марианна стоит в двери своего кабинета, держа двумя руками кружку с мультяшными котиками.

Шариф спрашивает:

– С ним все в порядке?

– Думаю, – говорит Марианна, – он счастлив.

Зено просит Шарифа распечатать все статьи о манускрипте, какие тот сумеет найти. Чернила позволили определить, что кодекс переписан в Константинополе в десятом веке. Ватиканская библиотека пообещала оцифровать и выложить в открытый доступ все листы, на которых хоть что-нибудь можно разобрать. Штутгартский профессор считает, что Диоген был античным Борхесом, увлеченным вопросами истины и интертекстуальности, и сканы явят новый шедевр, предтечу «Дон Кихота» и «Гулливера». Исследовательница из Японии возражает, что текст, скорее всего, будет малозначительным, поскольку все дошедшие до нас древнегреческие романы, если их вообще можно назвать романами, не достигают уровня античной драмы и поэзии. Не следует думать, что, если текст древний, он непременно хорош, пишет она.

Первый скан, озаглавленный «Лист А», загружают в первый понедельник июня. Шариф распечатывает его на недавно пожертвованном библиотеке илионском принтере, увеличив до размера А4, и относит Зено на его стол в отделе научно-популярной литературы.

– Вы правда думаете это разобрать?

Лист грязный, источенный червями, испорченный плесенью, как будто грибки, вода и время сообща решили создать блэкаут-поэму ^[27]. Однако в глазах Зено это волшебство, греческие буквы как будто светятся в глубине страницы, белые на черном, – не столько написанное, сколько его призрак. Он вспоминает, как, получив от Рекса письмо, не сразу сумел поверить, что Рекс жив. Иногда то, что мы считаем утраченным, всего лишь скрыто и ждет, когда его найдут.

В первые недели лета, когда все новые листы появляются в интернете и выползают из Шарифова принтера, Зено на седьмом небе от счастья. Яркий июньский свет бьет в окна библиотеки и озаряет распечатки; первые абзацы Аитоновой истории выглядят нелепыми, милыми и вполне переводимыми. Он чувствует, что нашел свой проект, дело, которое должен совершить, пока жив. В мечтах он публикует перевод, посвящает его памяти Рекса, устраивает праздник. Из Лондона прилетает Хиллари с компанией столичных друзей, все в Лейкпорте видят, что он не просто Тормознутый Зено, бывший водитель снегоуборочной машины, с брехучим псом и потертыми галстуками.

Однако день за днем его энтузиазм слабеет. Многие листы настолько повреждены, что фразы совершенно нечитаемы. Хуже того, реставраторы сообщают, что на каком-то этапе его истории кодекс переплели заново, перепутав листы, и теперь невозможно восстановить их изначальный порядок. К июлю у него такое чувство, будто он пытается сложить какой-нибудь из пазлов миссис Бойдстен: треть кусочков оказалась под плитой, треть потеряна совсем. Ему не хватает опыта, не хватает образования, не хватает мозгов, он слишком стар.

Овцетрах. Гомик. Зеро. Почему так трудно избавиться от личности, навязанной нам в юности?

В августе ломается библиотечный кондиционер. Полдня Зено в пропотевшей рубашке бьется над особенно сложным листом, в котором недостает по меньшей мере шестидесяти процентов слов. Что-то о том, как удод сопровождает Аитона-ворону к реке сливок. Что-то про укол сомнения… беспокойства? непоседливости? под его крыльями.

Это все, что ему пока удалось перевести.

Перед закрытием Зено собирает свои книги и блокноты, Шариф сдвигает стулья, Марианна выключает свет. На улице пахнет дымом от лесного пожара.

– Над этим работают профессионалы, – говорит Зено, когда Шариф запирает дверь. – Настоящие переводчики. С солидными дипломами. Люди, которые понимают, что делают.

– Возможно, – отвечает Марианна. – Но все они не вы.

По озеру, рыча репродуктором, проносится моторка спасателей. В воздухе висит давящая дымка. Все трое останавливаются перед «исудзу» Шарифа, и Зено ощущает средь жаркого марева какое-то ускользающее движение. Над горнолыжным склоном по другую сторону вспыхивают зарницами грозовые тучи.

– В больнице, – говорит Шариф, закуривая, – перед самой смертью моя мама повторяла: «Надежда – это столп, на котором держится мир».

– Кто это сказал?

Шариф пожимает плечами: