Капитан нахмурился.
– Не в свои дела не суйтесь. Я согласился ответить только на один вопрос.
– У меня, с вашего позволения, тоже есть один вопрос, – поклонился акунину Маса. – Если генерал Гай-Гаевский такой опасный враг, почему вы его не убили? Это было очень легко сделать.
– О том же меня всё время спрашивали… неважно кто, – со вздохом ответил Макольцев. – Не смог себя заставить. Старый пьяница мне нравится.
Маса обратился к господину по-японски:
– Это искренний человек. Всё, что он говорит, – правда.
– Сам вижу. Уходим. Оставим ему последнюю минуту, чтобы уползти. Успеет – его счастье.
– Этот успеет, – уверенно сказал Маса и еще раз, на прощанье, поклонился красному самураю.
Они пошли прочь.
Адъютант крикнул вслед:
– Эй, пинкертоны, вы куда?
Но ответа не получил, потому что Маса и Фандорин беседовали.
– Красные и белые, как клан Тайра и клан Минамото. Непримиримые враги, но с обеих сторон есть и черные негодяи, и рыцари, – говорил Маса.
– На войне всегда так. Выбираешь не между Добром и Злом. Только – за какую ты воюешь розу. А если тебя м-мутит от запаха роз, отходишь в сторону.
– Это самое трудное – отойти в сторону, – печально заметил Маса.
И закончил фразу мысленно: «Благородный муж, рожденный для действия, этого не умеет. Не получится и у вас, господин».
Два дела – небольшое и маленькое
– Павлик… Я хочу сказать Макольцев сошел с ума. Другого объяснения нет, – сокрушенно промолвил Гай-Гаевский, дослушав рассказ. – Жаль, что вы его упустили, господин Фандорин. Я бы очень, очень желал посмотреть ему в глаза… Нет, это совершенно невероятно! Я относился к нему… как к сыну. Мы о стольком с ним говорили, бывали вместе под огнем… – Растерянно развел руками. – Мне уже шестой десяток, а получается, что я совершенно не разбираюсь в людях.
– О чем я вам, дядя, неоднократно говорил, – немедленно вставил Скукин.
Эраст Петрович промолчал. Он пока не понял, зачем его пригласили к командующему, да еще настоятельно и срочно. О вчерашних событиях в Чугуеве Скукину было сообщено вчера же (за исключением некоторых деталей, о которых полковнику знать необязательно). Зачем тогда вызвали? Снова излагать ту же историю?
– Дядя, разве не втолковывал я вам, что от Макольцева надо избавиться? Бог знает, сколько неудач на фронте произошло из-за этого шпиона! – продолжал свое Скукин.
– Я думал, Аркадий, ты просто ревнуешь, что я провожу с ним больше времени, чем с тобой, – пытался оправдываться генерал. – Но ты ведь трезвенник и всё время нудишь о делах, а бывает нужно и расслабиться…
– Дорасслаблялись, поздравляю.
Гай-Гаевский упрямо насупился:
– И все-таки я уверен, что Павлик тронулся рассудком.
– Нет, ваше превосходительство, – сказал Фандорин, которому начинало надоедать это родственное препирательство. – Макольцев был красный агент. Попытка подрыва бронепоезда и побег Заенко – несомненно дело рук вашего адъютанта.
– Вы еще забыли покушение на главкома, – добавил Скукин. – Макольцев сообщил подполью расписание визита, и двое красных подпольщиков, пробравшиеся в конвойную полусотню Особого отдела, подложили бомбу.
– Да-да, ты докладывал, – кивнул его превосходительство. – Потом одного из них нашли мертвым, а второй исчез.
– Несомненно второй был главным и убрал помощника, чтобы замести следы. У красных волчьи законы, дядя.
Командующий, кажется, придумал повод рассердиться на племянника.
– Если бы ты не уговорил меня назначить начальником контрразведки дурака Черепова, мы бы раскрыли вражескую сеть раньше. Мои танки остались бы целы, и сейчас победа не висела бы на волоске!
Владимир Зенонович
Он обернулся к Фандорину, удивленно приподнявшему бровь, – известие о том, что Черепова сделали начальником по настоянию Скукина, было для него новостью.
– Об этом, собственно, я и хочу с вами поговорить, Эраст Петрович, – продолжил генерал. – Без танкового клина наступление может захлебнуться. Людей мало, фланги растянуты. И это еще полбеды. Я верю в своих солдат. Если им не мешать, они прорвут фронт вшивых красных дивизий. Но в том-то и дело, что им мешают! Не позднее чем завтра мне придется снимать с передовой крупные силы и затыкать ими прореху в тылу. Вы слышали о наступлении банд Махно?
– Да. Газеты пишут, что Повстанческая армия напирает с востока, – наклонил голову Фандорин. Военные события его интересовали мало. Эраста Петровича сейчас занимали другие мысли. Пальцы скользнули в карман, коснулись там нефритовых четок. Прикосновение холодных, гладких бусин, как обычно, ускорило дедукцию.
– Газеты не пишут и одной десятой правды! Махно, которого мы загнали на самый край Украины, каким-то чудом собрал новые полчища, разметал наш заслон и теперь катится по степям на тачанках прямо на Таганрог. Он уже взял Мелитополь и Бердянск. Если мы не перебросим на то направление минимум две дивизии, произойдет катастрофа! А без двух дивизий я не смогу прорвать красный фронт!
– Зачем мне всё это знать? – холодно спросил Эраст Петрович.
Командующий посмотрел на полковника.
– Аркадий говорит, что вы можете остановить батьку Махно…
Сказано это было неуверенно. Кажется, Гай-Гаевский сам не очень верил в такую вероятность.
Но в беседу снова включился Скукин.
– Главный советник и идеолог у батьки – анархист Арон Воля. Говорят, для Махно это высший авторитет. Я помню, как его бумага спасла нас всех в Зеленой Школе. Вы хорошо знакомы с Волей. Он прислушается к вашему мнению. Махно ненавидит и белых, и красных, а для Воли главный враг – большевизм. Мы знаем, что несколько дней назад на съезде крестьянских делегатов Воля объявил, что Повстанческая армия должна сражаться против диктатуры пролетариата и коммунистов. А когда красное командование отправило к Махно своих эмиссаров, Воля убедил батьку выгнать их взашей. Если б вы поговорили с вашим знакомцем и объяснили ему, что, воюя с нами, анархисты помогают красным… Если бы удалось договориться о перемирии и совместных действиях… Красные повернуты к Махно незащищенным флангом, как и мы. Батька вонзится туда, как нож в масло. А мы готовы снабжать его оружием, боеприпасами, обмундированием, медикаментами.
Фандорин, морщась, поднялся.
– Не тратьте зря п-порох. Мое участие в этой войне окончено.
«Почти окончено», мысленно прибавил он и вышел. На душе было неспокойно. Опять предстоял тяжелый разговор с женой.
В вестибюле «Метрополя» Фандорина поджидал японец. По лицу с застывшей бодрой улыбкой сразу стало ясно: что-то не так. А Маса еще и начал со слов: