– Здесь д-дама, – одернул его отец Сергий.
Шатен посмотрел на Мону внимательней.
– Прошу прощения, сударыня. Вы так одеты – я думал, просто баба. Позвольте представиться. Аркадий Сергеевич Скукин, подполковник генерального штаба. Бывший, разумеется. Мобилизован в РККА, получил должность помощника начальника штаба бригады – неплохое, кстати, назначение. Из-за этого кретина Канторовича я превратился в государственного преступника.
– Послушайте, К-Канторович, – обратился отец Сергий к блондину, – а более правдоподобную фамилию вы себе взять не могли?
Штабс-капитан с достоинством ответил:
– Во-первых, чтоб вам было известно, евреи бывают и белобрысые. А во-вторых, других документов достать не удалось… Все патроны отстрелял, – проворчал он, глядя на откинутый барабан и вытряхивая из него пустые гильзы. Одна, ударившись о бортик, отскочила, ударилась о колено рулевого.
– Миль экскюз, почтенный старец. А вы-то кто? – спросил лже-Канторович.
Тот поднял гильзу, рассеянно повертел, бросил в воду. Ответил сухо:
– Я – почтенный старец.
– …Сергий, – закончила Мона. Ей было неловко за его невежливость.
Чего он так разозлился? Уже не из-за того ли, что в баркасе появились молодые мужчины?
У нее-то настроение было просто прекрасное.
Отдышавшись и успокоившись, спасенные стали разговорчивее.
Штабс-капитан (Мона решила, пусть остается Канторовичем, раз никак иначе не назвался) рассказал, что состоял в московском подполье, а когда начались аресты, записался в армию к «товарищам». Поскольку в прошлом он студент-математик и шахматист, его взяли в шифровальный отдел.
– Ушел я не с пустыми руками, – похвастался Канторович. – Прихватил с собой коды. Думаю, у белых мне будут рады.
Скукин, поостыв и, видимо, поразмыслив, гневаться на внезапный поворот судьбы перестал.
– Ну, а мне тем более. Полагаю, дядя найдет для меня хорошее место. Если бы я оказался на юге, разумеется, пошел бы к белым, но я петроградский, так что выбора не было. Мне ясновидящая еще в юнкерском училище предсказала, что я буду генералом. Думал – красным, но белым – еще лучше. Тем более у наших дела идут неплохо, а у красных всё хуже.
По последней фразе было легко понять, что мысленно Скукин уже перешел линию фронта. Поймав испытующий взгляд Моны, он с вызовом сказал:
– Да, сударыня. Я прагматик. А также честолюбец и карьерист. И никогда не изображаю, что я лучше, чем есть на самом деле.
Оба офицера были очень интересные, Мона охотно бы попальпировала им лица, чтобы получше вникнуть, но приходилось довольствоваться зрением.
Среди прочих необходимых в дороге вещей у нее с собой был карвер, маленький изогнутый ножик для резьбы по дереву. Дерево – скучный материал, но где взять воск?
Когда, отплыв подальше от нехорошего места, они снова пристали, чтобы дождаться темноты, и вся компания перебралась на берег, Мона развлекалась вырезанием. Это не мешало ей потихоньку вести наблюдение. К тому же человека, поглощенного художественной работой, никто не попросит заниматься скучными женскими обязанностями, а таковые имелись. Канторович еще в баркасе как-то очень ловко и быстро, на хлебные крошки, наловил рыбы, и теперь ее надо было жарить. Старец Сергий и Скукин возились с костром, штабс-капитан потрошил свою добычу, а Мона вместо того, чтоб мило хозяйничать, превращала деревяшку в грифона – и все поглядывали на ее творчество с почтением.
– Как вас по имени? – спросила она Канторовича.
– Шая Мордехаевич, – бодро ответил он. – «Товарищи» звали Шайкой, вы можете Шаенькой.
– А я Федосья Кукушкина, – засмеялась она.
Веселый, красивый, отчаянный, не чрезмерно умный. То, что надо.
Грифон, вырезанный Федосьей Кукушкиной
Скукин был совсем в ином роде, но тоже яркий. На свете полным-полно циников, но такого честного встретишь нечасто. Отсутствие притворства – очень сильное качество. Как в женщинах, так и в мужчинах. В Скукине интриговала какая-то непонятная внутренняя холодность или, верней, неподвижность. Именно: неподвижность. Как будто у человека есть незыблемая точка опоры, с помощью которой можно сдвинуть мир, а сам останешься на месте. Лишь крайние эгоцентристы обладают этим завидным качеством.
И тоже красивый, на сдержанный, нерусский манер. Движения экономные, изящные. Наверняка умный. Явно не весельчак. Вроде по первому впечатлению проигрывает «Шаеньке», но чувствуется и второй слой, а это всегда манит.
Бедный старец с его американским дипломом при такой конкуренции совсем поблек.
Будто и сам это чувствуя, он сразу после трапезы сказал:
– Отбой. Два часа спим. Потом плывем дальше.
Не дал молодым мужчинам развлечь даму беседой, а «Шаенька» поглядывал на Мону с приязнью и, кажется, был не прочь распустить хвост.
– Слово адмирала закон для моряка, – сказал он со вздохом. Улегся, положив под ухо локоть, и моментально засопел.
Скукин лег в позу покойника, скрестив руки на груди и пристроив вместо подушки рюкзак. Старец Сергий величественно задремал, привалившись спиной к дереву.
Раз веселого пикника не получилось, устроилась на привал и Мона: поодаль от мужчин, в баркасе. Отгородилась от земли бортами, так что осталось одно только небо наверху. Закрывала глаза – оно было светло-синее. Открыла – буквально через секунду – а оно уже черное. Ночь.
Проснулась Мона оттого, что баркас покачивался на волнах.
– Давно плывем? – спросила она охрипшим со сна голосом.
На нее зашипели:
– Тсссс.
Кто-то, по шепоту не разберешь, сказал:
– Тише. Ночью по реке далеко слышно.
Мона тоже перешла на шепот:
– Мы уже в Козолупии?
– Да.
Села, чтобы посмотреть, но сначала ничего не увидела кроме неподвижной черноты сверху и еще одной, колышущейся, внизу. Понемногу глаза привыкли к темноте, и стала различима густо-серая полоса недальнего берега и светло-серая рябь на воде. Лодка медленно, бесшумно плыла по течению.
На носу сидел кто-то в застывшей позе, со странно расставленными локтями. Скукин, угадала Мона по фигуре. Что это он делает? А, в бинокль смотрит. Но что можно увидеть в темноте?
Вдруг Скукин вскинул руку.
– Что? – шепнул Канторович. Этот сидел на дне баркаса, прямо перед Моной, но она разглядела его только сейчас.
– Что-то светится, не пойму, – ответил Скукин.
Штабс-капитан подсел к нему.
– Дайте ваши чудо-окуляры… Да, огонь. Посередине реки? Странно. Эй, старец, рулите-ка вон к тому мысу.