Романов насупился, по лбу прорисовалась резкая морщина.
– Нет. Филерствовать не буду. Я с этими людьми вчера воевал вместе. Втереться к ним в доверие, а потом донести?
– Я тебе говорил, откажется, – скривил рот Крюков. – Они для него свои. Офицер – он всегда офицер.
– Помолчи, Тимофей, – одернул его Орлов. – Леша, скажи: ты в Бога веришь?
От неожиданного вопроса Романов сморгнул.
– Нет. А при чем тут это?
– Тогда второй вопрос. Как мир устроен, тебе нравится?
– Кому это может понравиться?
– Ну, а если мир плохой и Бога нету, кто будет на Земле порядок наводить?
Романов начинал злиться:
– Что ты со мной, как учитель с приготовишкой? Говори попросту.
– Я попросту. Проще не бывает. Начну с себя. Честно скажу: я в революцию пошел не для того, чтоб мир исправлять, а потому что я – это я. Мне всегда, с детства, хотелось всё перевернуть. Чтобы шурум-бурум, всё вверх тормашками. Или побывать там, где никто еще не бывал. Эх, думал в детстве, мне бы жить триста лет назад – открывал бы новые материки. Или, наоборот, жить бы на сто лет позже – летал бы на другие планеты. А однажды, уже в юности, как ударило. По-человечески устроенный мир – вот чего никто никогда не видал и где никто еще не бывал. Это и есть самое великое открытие и самое великое приключение. Устроить мир, чтобы он был не только для таких, как ты, кому повезло в чистенькой семье родиться, а для всех людей. Погляди на Крюкова. Он сызмальства жил в голоде, грязи, свинстве. Так и подох бы в навозе, если б не революция. А Крюковых у нас сто с лишним миллионов. И теперь все они будут жить, как кто расстарается – а не так, как от роду приговорено. Кто умный, толковый – тот из ничего станет всем.
Помощник слушал – блестели глаза. А Орлов заводился всё больше, чеканя слова.
– Конечно, в нашей бедной, дикой стране мы земного рая не построим. Но всё ж таки с голодухой, неграмотностью, унижением покончим. И ради этой великой, этой небывалой цели можно покорячиться, не пожалеть ни пота, ни крови, ни жизни… Ты с офицерами на фронте воевал, а я с анархистами в тюрьме сидел, с каторги бежал! Но сегодня ночью мы нанесли удар в спину своим товарищам, вместе с которыми делали революцию. Ударили исподтишка, подло… Да-да, подло! Скольких убили, а кто уцелел – будут нас проклинать и ненавидеть до конца дней. Но ради великой нашей цели мы пошли и на это! А он… он будет мне свою интеллигентскую чувствительность выказывать, мерехлюндер… Неудобно ему, видишь ли, перед господами офицерами!
Член чекистской коллегии начинал задыхаться от бешенства и не мог больше говорить, сделался страшен.
Но Романов его не испугался, а лишь оттянул воротник и почесал пулевой шрам на шее.
– Ладно, ладно, не сверкай глазами. Убедил. Обойдусь без мерехлюндий. Только вот что. Я себя подлецом считать не согласен. Если бы я с кем-то, как ты, в тюрьме сидел или с каторги бежал, я о старом товарище уж как-нибудь бы позаботился. Так что предупреждаю сразу: поперек сердца ничего делать не буду. Ясно?
Орлов будто и не ярился. Он снова подмигнул Крюкову, весело.
– Ясно, что вы, товарищ Романов, еще не доросли до классовой морали, вот и фамилия у вас подозрительная. Ничего, Леша, мы с Крюковым тебя постепенно перевоспитаем. А сейчас, прямо нынче же, отправляйся-ка на рыбалку.
– На какую рыбалку? – спросил Романов.
– На вольную. В открытое море. Там плавают акулы, а где именно – мы не знаем. Ни сети тебе дать не могу, ни гарпуна, ни наживки. Нам известно лишь, что офицерский заговор существует, об этом шушукается весь город, а где ловить заговорщиков – это ты сообрази сам. Ты же профессионал.
На голый крючок
В контрразведывательной практике задание, полученное Алексеем Романовым, называлось «удить на голый крючок». Это когда имеются достоверные сведения о том, что существует вражеская шпионская сеть, но нет ни имен, ни примет, ни адресов – вообще ничего. При нормально работающей контрразведке тут создается система «маркеров» или «колокольчиков», то есть по всем подразделениям, полицейским околоткам, станциям, извозчичьим биржам, по объектам, представляющим интерес для противника, рассылаются ориентировки: регистрировать всякую подозрительную активность по таким-то и таким-то параметрам. Рано или поздно какая-нибудь из рыбок сама себя выявит, «колокольчик» звякнет, а дальше уже вопрос техники.
Забрасывать одинокую удочку с голым крючком, чтобы поймать большущую стаю рыб, Романову прежде не доводилось. С другой стороны, задачу нельзя было назвать очень уж сложной, поскольку имелось три обстоятельства, сильно ее упрощавших.
Во-первых, придется иметь дело не с профессиональными разведчиками, а с любителями, вряд ли владеющими конспиративными навыками.
Во-вторых, военный заговор, в отличие от шпионской организации, должен постоянно расширять свои ряды – ведь речь идет о захвате двухмиллионного города.
Наконец, в-третьих, известно, из какой среды заговорщики вербуют участников – из бывших офицеров. Вроде штабс-капитана Романова.
Стало быть, нужно цепляться на крючок самому и правильно выбрать место для ловли. Вот и вся хитрость.
Покончив с недолгими логическими выкладками, Романов мысленно отмотал время назад, представив себя таким, каким он был до поворотных событий минувшего лета. Вернее, до одного события, о котором напомнил ему бесцеремонный Орлов. Сам Алексей обнес этот участок памяти глухим забором и старался в ту сторону даже не оглядываться. Не стал оглядываться и теперь. Просто сказал себе: я фронтовой офицер, ни черта не смыслящий в политике, но обозленный революцией, которая развалила государство и армию. Я оскорблен хамством распоясавшейся солдатни, я считаю большевиков германскими агентами, дьявольской силой, губителями России и люто, до зубовного скрежета их ненавижу.
Орлов с Крюковым сидели тихо, наблюдая за умолкнувшим Романовым, который вдруг зажмурился.
Это Алексей вживался в роль. Когда он снова открыл глаза, мир будто переменил окраску. В красивой дворянской усадьбе, где когда-то жила Наташа Ростова, теперь хозяйничают грубые, злые, враждебные люди. Они захватили не только дом Ростовых, они опоганили весь древний, прекрасный город, всю великую тысячелетнюю страну. Ну и рожа, подумал Романов, с ненавистью глядя на Крюкова. Развалился в ампирном кресле, скот.
– Подбери окурок, тварь. Этому паркету полтораста лет, ты в нем дырку прожег.
– Ты чего? Ты чего? – замигал Крюков, ежась под неистовым взглядом.
А Орлов рассмеялся.
– Отлично. Идите, ваше благородие, спасайте Россию от хамов.
Романов и пошел.
За дверью, правда, остановился. Сказал себе: «Итак. Я не красный командир, а обычный демобилизованный офицер. У меня нет ни продовольственных карточек, ни денег, ни крыши над головой, ни московской родни. Куда бы я обратился?»