— Ну вы же читали про ночлежные дома, — напомнил
Дронго. — Представьте, что вы в одном из них.
— Я скорее представлю, что превращаюсь в паука, —
ответила Мэрриет, — в большого паука, как у Кафки. А куда вы несете свой
чемодан?
— Здесь у меня книги, отвезу их другу, — соврал
он, чтобы не говорить про свой переезд.
— Все время книги, — засмеялась Мэрриет. — Мы
с Мулаймой отправили целую коробку книг домой. И даже два раза просили Нелли
принять наши вещи, чтобы отправить в Берлин.
— Я тоже передал ей часть своих книг, — улыбнулся
Дронго, — я накупил их здесь довольно много.
— Мулайма даже выписала себе книги по почте, —
вспомнила Мэрриет. — И получила посылку в Ганновере.
В каждом городе участникам поездки дарили огромное
количество журналов и книг. Именно поэтому им было разрешено сдавать вещи в
немецкий оргкомитет, чтобы отправлять их в Берлин, где их можно было бы
получить по завершении путешествия. Но многие отправляли книги домой.
Он приехал в «Невский палас» и не успел принять душ, как ему
позвонил Вейдеманис.
— Можно я к тебе поднимусь? — спросил Эдгар.
— Я начинаю тебя бояться, — пошутил Дронго, стоя в
ванной комнате. — Откуда ты узнал, что я здесь?
— С кем поведешься, — парировал Вейдеманис. —
Ваша первая гостиница находится на Литовском проспекте, а отель «Невский палас»
буквально за углом, на Невском. Я подумал, что ты обязательно переедешь. И
позвонил, чтобы узнать, в каком ты номере. Вот и весь секрет. Тебе ведь нужно
быть поближе к ним. И вряд ли ты стал бы переезжать куда-нибудь далеко.
— Да, — согласился Дронго, — ты меня убедил.
Поднимайся, я как раз вылезаю из ванной.
Через несколько минут они с Эдгаром сидели в баре. Дронго,
как всегда, заказал себе чай, Вейдеманис такой же привычный кофе.
— У меня остались трое подозреваемых, — напомнил
Дронго, — и сегодня все трое будут на пресс-конференции в манеже. Значит,
есть возможность поговорить с каждым. Я тебя прошу быть там в четыре часа дня.
Только не опаздывай. Сумеешь пройти без пригласительного билета?
— Конечно, — кивнул Вейдеманис. — Значит, ты
думаешь, что подозреваемый в числе этих троих?
— Остались только они. Двое немного понимают
по-гречески, а Иван Джепаровски вообще хорошо говорит на этом языке, а ведь
Темелиса кто-то позвал в тамбур. Сильвия не помнит, кто, хотя Темелис прошел
мимо нее. И это понятно, ведь она говорила с женихом. Но, кроме нее, этот же разговор
слышала из своего купе Виржиния Захарьева. Кто-то позвал Темелиса. И я
попытаюсь выяснить, кто именно. Вот и вся логика. Сегодня в четыре часа мы
постараемся найти преступника.
— Будь осторожен, — предупредил Эдгар, — он
может быть вооружен.
— Не думаю. Этот человек не убийца, зачем ему так
подставляться?
— В любом случае возьми пистолет. Бискарги ведь хотел
тебя убрать.
— Ты лучше позвони Потапову и попроси, чтобы прислал
туда официальных представителей ФСБ. Желательно двоих или троих. Надеюсь, они
не пошлют к нам Хоромина.
— Нет, — засмеялся Вейдеманис, — можешь быть
уверен. Я позвоню Потапову и постараюсь его убедить. Ты убежден в своих силах?
— Не до конца. Меня что-то смущает. Но я постараюсь
преодолеть в себе это чувство.
— Увидимся в манеже, — сказал Эдгар, поднимаясь со
стула.
Дронго, допив свой чай, вышел на улицу. Город действительно
был неухоженным и блеклым. Перестройка, начатая столько лет назад, отразилась
на Ленинграде-Санкт-Петербурге явно не лучшим образом. Бывший мэр, уже умерший
к этому времени, был больше политиком и демагогом, чем хозяином города. А
нынешний успел отличиться только гибкостью спины и умением предавать своих
хозяев, сдав поочередно сначала бывшего мэра, потом бывшего президента, затем
бывшего премьера, ставшего лидером движения, в котором далеко не последняя роль
отводилась нынешнему главе Санкт-Петербурга. Он сдавал всех, чтобы уцелеть, и
добился своего, сумев остаться на своем посту. Но городу, великому городу,
которому так недоставало внимания и заботы рачительного хозяина, не стало от
этого лучше.
Дронго шел по улицам и мрачно замечал покосившиеся оконные
рамы, давно не чищенные памятники, выбоины на тротуарах. Но он умел видеть и
другое. Он видел лица горожан. Он намеренно разговаривал с ними, едва
предоставлялась такая возможность. И он чувствовал, как несколько отходит. Это
были те самые ленинградцы, которые в массе своей составляли оппозицию режиму
Сталина в тридцатые годы, которые умирали в голодном блокадном городе, но не
помышляли о его сдаче во время войны, которых уничтожали в конце сороковых за
их вольнолюбивый дух, которые сделали свой город настоящей культурной столицей
страны, где подлинная интеллигентность была не признаком слабости, а
проявлением силы. Горожане не изменились. Словно они жили в другом времени и в
другом городе. Люди не разучились улыбаться, они говорили на неповторимом
русском языке, не коверкая слова, как в других регионах страны. Они уступали
дорогу женщинам, вежливо извинялись и снисходительно прощали приехавшим их
странности и слабости. Это был город, в котором не было агрессивной энергетики,
словно культурная аура, копившаяся в его воздухе столетиями, все еще оказывала
магическое воздействие на его жителей.
К манежу он подошел в прекрасном настроении. Он успел
пройтись по Невскому и выйти к Неве. Почему-то вспомнились слова Бродского: «На
Васильевский остров я приду умирать». Умирать не хотелось. После прогулки он
почувствовал прилив сил. У здания Исаакиевского собора он встретил Ивана
Джепаровского. Тот стоял у ограды, молча разглядывая величественное сооружение.
— Удивительный город, — вздохнул
Джепаровски, — я здесь часто бывал раньше. Я редко вижу сны, но если вижу,
в них всегда присутствует частичка этого города.
— Я его тоже люблю, — признался Дронго. —
Очень люблю. И жаль, что он сейчас в таком состоянии.
— Это пройдет, — отмахнулся Джепаровски, —
главный капитал — это его люди. Если они любят свой город и верят в него, все
будет хорошо, поверьте мне, я знаю, что говорю.
— Вы идете на пресс-конференцию?
— Конечно. Осталось десять минут.
— А другие участники будут?
— Все будут. А как же иначе? Я успел вколоть себе дозу
инсулина сегодня утром, чтобы не отвлекаться на разные пустяки.
— Вы каждый день делаете себе укол?
— Каждый день. Вообще-то нужно два раза в день, но у
меня не такая запущенная форма диабета, и я делаю один укол, обычно днем. А
почему вы спрашиваете?
— Днем, — повторил Дронго. — А в поезде вы
тоже делаете себе уколы?
— Разумеется. Обычно мне помогает Селимович, он умеет
это делать. Он ведь был на войне, видел такие ужасы. Я ему очень благодарен за
помощь.