Жизнь сначала - читать онлайн книгу. Автор: Татьяна Успенская-Ошанина cтр.№ 9

Сейчас мне стыдно. Предательство стоило двадцать пять рублей — ведь я невольно вместе с папиком столько лет предаю маму!

Конечно, сейчас я понимаю, отец не волен в своих чувствах, как и я. Ну заставь меня любить Муську! «Сравнил!» — злюсь я на себя и ору что есть мочи:

— Мама! Ма-ма! Ма-ма!

И мама бежит — как в детстве, на первый зов. Садится ко мне на кровать, обе маленькие ладошки кладёт на лицо, как в детстве. Она молчит, боится спросить, почему я посреди дня завалился «в койку», и я спешу её успокоить:

— «Пять» я получил, мама, не мучайся. Извини, что не позвонил, закрутилось всё!

— Слава богу! — говорит мама, а глаза мокрые. Что это все они взялись сегодня реветь?! И Муська, и Тоша, и даже мама. — А я не пошла обедать, всё ждала: позвонишь. Уж решила, случилось что-то с тобой, сердце весь день не на месте.

«Случилось, случилось, мама! — кричу я про себя. — Ещё как случилось!» Но я не говорю ничего маме и гоню от себя Тошино перекошенное ненавистью и одновременно беззащитное её лицо, не её, совсем чужой голос: «Уходи! Никогда, никогда не смей…» Мне тепло, надёжно в маминых ладонях, я целую их и говорю:

— Прости меня, экзамен, гроза… ночью спал плохо…

— Да, да, — кивает мама, — я понимаю, ничего, слава богу, позади. Ещё один, и ты кончишь школу. Подумать только!

— А пожрать дадут сегодня? — ненатурально весело спрашивает папик. Всё последнее время ловлю себя на том, что голос у него фальшив, как фальшивы два передних зуба, выбитые когда-то в драке шпаной, фальшивы взгляды — этакие сладко-приторные, патокой растекающиеся по мне и по маме. А ведь мама считает себя счастливой, а ведь мама считает отца уникальным мужем!

Сжимаю мамины руки, вкладывая в это пожатие и всю свою любовь к маме, и свою вину перед дедушкой и перед ней за последние два года, полные лишь непонятным чувством к Антонине Сергеевне, и отцовскую вину перед мамой, и свою вину перед мамой за его любовницу. Не знаю, что ещё сделать, чтобы мама почувствовала, как я сейчас с ней, как чувствую её и что я готов сделать всё, чтобы ей было спокойно.

— Сынок мой, — говорит мама и недоверчиво улыбается. Ещё блестят влагой глаза, ещё в углах губ мокро, но мама улыбается. — Сынок мой!

— А пожрать дадут мне в самом деле? — спрашивает снова отец.

Если бы не наше с ней сейчас молчаливое общение, мама давно вскочила бы и понеслась на кухню греть еду, но мы с ней сейчас так вместе, что это «вместе» нельзя, невозможно прервать, и мама не бежит на кухню, и даже не отвечает папику, она припадает ко мне, и мы с ней замираем в общем дыхании.

Но вдруг я чувствую, что фальшив так же, как мой папик, вовсе не мама мне сейчас нужна, потому что, растворившись в маминой любви, я забываю о маме — снова бледное Тошино лицо, детские плечи с острыми ключицами, родинка во впадине под ключицей, снова меня словно к току подключили.

Мама вдруг встаёт, чуть быстрее, чем нужно было бы после нашего взаиморастворения. Неужели она, своей любовью, почувствовала, что я не с ней, и обиделась?!

А потом мы сидим на кухне и едим суп. Суп с клёцками. Мама сделала клёцки для сытости. Я давлюсь ими, пытаясь скрыть от мамы, что они мне не нравятся.

— Окончание школы полагается отмечать. Может, сходим в ресторан? — бодро говорит папик. А мне становится не по себе: вдруг папик ждёт окончания школы, поступления в вуз, чтобы бросить маму и сойтись со своей Геленой?! — Если хочешь, Гришка, пригласи девушку. Наверняка у тебя уже есть подружка! Потанцуем!

Две пары глаз неосторожно впиваются в меня, и я понимаю, что не раз мои родители обсуждали моё странное поведение в последние годы.

— А если хочешь, можешь отпраздновать дома. Закусь и выпивку принесу. Выбирай, что тебе хочется. — Папик любуется мною. — А можно и в ресторане и дома — с классом.

Да, папик щедр и готов сделать всё, что только ни пожелаю.

— Раньше ты шутил, — говорит осторожно мама, — сыпал анекдотами, рассказывал о школе, товарищах, а теперь… — Мама жалко взглядывает на меня и ставит на стол яичницу с колбасой.

Еды толковой у нас опять нет. Мама не любит готовить, считает проблему живота не достойной человека, его высокого духа и выходит из положения колбасами, сосисками, ветчинами и жареным хлебом. Единственное, что любит делать: клёцки, быстро и сытно. Папик сердится, он любит вкусно поесть, приносит дефицитную вырезку, языки и буквально заставляет маму жарить, варить. Сейчас без аппетита он ест яичницу, и я легко читаю на его лице: «Утром яичница, вечером яичница». Не раз папик произносил эти слова вслух, да всё без толку — яичница одно из главных блюд маминого меню.

— В седьмом классе у тебя было столько друзей! Ты приводил их домой. Ты рассказывал нам обо всём происходящем в школе и обо Всех, а сейчас молчишь. И целыми днями тебя нет. А на собрания ходить запрещаешь. — То ли мама жалуется, то ли просит меня, наконец, поделиться с ней моей жизнью, то ли просто не выдержали нервы, и мама сорвалась, что бывает с ней редко. — На чём ты приезжаешь домой, в два часа транспорт не ходит?!

Мама не о транспорте, мама кричит: «Пощади!», «я чувствую, что-то происходит». За последние годы мама сильно сдала: осунулась, потемнела кожей, на лице появились морщины. Я сегодня зоркий: вижу то, чего раньше не видел. Из-за меня постарела: наверняка засыпала, лишь когда поворачивался ключ в замке… иногда и после трёх. Мне жалко маму, но я делаю вид, что не понимаю, о чём она, лопаю яичницу, потому что зверски голоден, и хлеб лопаю, без масла, большими кусками запихивая в рот.

И в ту минуту, когда я ем свой обед и совсем не думаю о Тоше, вдруг понимаю: в жизни нужно делать дело, а не развлекать обывателя пейзажами и натюрмортами. Ну увидит мои картины с десяток знатоков, тонких ценителей живописи, но это — десяток из тысяч, которые попадутся на моём пути, и стоит ли ради десятка корпеть целыми днями над холстами? А сколько пижонов врут, что понимают, делают вид, что понимают. Вот мой папик смотрит на музейные и мои картины с глубокомысленным видом, стал серьёзно изучать живопись, часами ходит по Третьяковке, говорит, без живописи жить не может, а ведь ничего не смыслит! Нет, я хочу заниматься математикой. Есть «дано», неизвестное есть. Найти это неизвестное!

— Ты только скажи, я подключу связи, — говорит озабоченно папик. — У тебя странные картины, они могут не котироваться, они могут быть не понятыми, они могут не показаться. Нужен звонок. Нужно подготовить комиссию. Не бойся, если понадобится, я и деньги вложу, у меня припасено на этот случай.

У папика серые, чуть наискось поставленные глаза, с очень длинными чёрными ресницами и точно нарисованными бровями. У папика небольшие залысины, как у Сан Саныча, и решительный подбородок, какой бывает лишь у очень сильных, волевых мужчин. Неожиданно понимаю: папик уже подготовил почву, комиссия уже известна ему, или тому, кто моему папику помогает. Смотрю в любящие папикины глаза, и как-то разом, в одном клубке, являются мне поворотные моменты моей жизни, в которых руководящая, направляющая роль принадлежит моему папику.