Живая вещь - читать онлайн книгу. Автор: Антония Байетт cтр.№ 37

— Выливай в муку, — сказала Стефани.

Голова к голове они склонились над миской, Стефани принялась более тщательно размешивать ножом, и вдруг её снова схватила боль, ещё отчётливее, так что она невольно вцепилась в край стола, и в этот раз она ещё почувствовала, как властно что-то потянуло внутри, мышцы вдруг начали сокращаться без её команды, даже без всякого позволения.

— Ой… — только и вымолвила Стефани, глядя в слепой растерянности на Маркуса, а тот уже отшатнулся. — Кажется… — сказала она неуверенно; Маркус отступил за плиту. — Да, кажется… — повторила она, боль ослабила хватку, и к ней мигом полностью вернулось самообладание.

На помощь Маркуса надежды мало. Она вышла из кухни. В кресле дремала миссис Ортон. Миссис Ортон была женщина. В течение нескольких последних месяцев история рождения Дэниела пересказывалась ею несколько раз, то была драма с одним-единственным действующим лицом, храброй страдалицей, немало претерпевшей от злых чиновников-мужчин и плохо знавших своё дело медсестёр. Сомневаясь, что миссис Ортон сумеет хоть чем-то пособить, Стефани всё же обратила и к ней это своё «Кажется…». Миссис Ортон воззрилась озадаченно и, судя по всему, готовилась завести очередной жалобный монолог…

— …Кажется, мне пора в больницу, — закончила наконец-то Стефани фразу, вполне разумным и безобидным образом.

Миссис Ортон, продолжая хранить на лице озадаченность, после некоторого раздумья заметила, вроде бы день не тот, Стефани обычно ходит в больницу в другие дни? Да, день не тот, ответила Стефани, но что делать, если уже схватывает. Миссис Ортон возразила (с крайним недоверием), что до срока ещё две с половиной недели, к тому же первый ребёнок всегда рождается с опозданием. Стефани (которой не раз доводилось такое мнение слышать) подумала: а может, и вправду какая-то ошибка… — и покорно шагнула обратно к кухонной двери. У многих женщин бывают обманные схватки, звучал ей вслед наставительный голос. Маркус в кухне имел вид устрашённый, беззвучно открыл рот ей навстречу и так же беззвучно, в отчаянии, закрыл. Тут Стефани опять схватило, да так сильно, что чуть не повалило с ног. Притулясь кое-как в дверному косяку, она стояла, переводя дыхание, ощупывая рукою свой твёрдый бок, который почему-то пополз кверху. И никаких ведь нет признаков, не начали даже воды отходить, с прежним неотзывчивым упорством вещала миссис Ортон из гостиной. Застряв между этими двоими людьми, Стефани почему-то испытывала ужасный стыд, словно ей пришлось раздеться догола. Ни с той, ни с другой стороны, однако, помощи не будет. Тяжело дыша, она дождалась, пока её отпустило, добралась до телефона и набрала 999. Едва она закончила — может быть, ещё называла адрес, — миссис Ортон снова завела нудную речь, на сей раз объясняя Стефани, что даже если это и не ложные схватки, то всё равно зря она так поспешила с вызовом «скорой помощи», до родов ещё много, много часов, и как ей там будет плохо, несчастно в покоях-то больничных, куда лучше было подождать, пока всё уже будет на мази…

Стефани прошла мимо свекрови и поднялась по ступенькам к себе в спальню. Уставной чемоданчик заранее собран не был; ну, теперь самое время: она проворно туда положила ночную рубашку, щётку для волос, зубную щётку и пасту, мыло, Вордсворта, «Войну и мир», «Арабеллу» и «Пятничное дитя» ^[76]. Если Вордсворт негож, то кто тогда, скажите на милость?.. Бросила сверху, в непонятном порыве, «Четыре квартета» Томаса Стернза Элиота. Внизу позвонили в звонок. Открывать никто не спешил. Она защёлкнула чемоданчик (по лбу стекали струйки пота) и не смогла даже сразу выпрямиться из-за боли, которая на сей раз мучительна, прямо-таки скручивает, не поёт ей больше странных песен; наверное, это потому, что она напряглась, неловко согнулась, складывая вещи. Сумрачно она подняла чемоданчик, спустилась по лестнице. Маркус медленно и невнятно перемещался вокруг кресла миссис Ортон. Она отворила дверь, вошли два фельдшера. Она подала им чемоданчик и сказала:

— Я сейчас. Только возьму пальто.

— Этот молодой человек с удовольствием подаст пальто. — Миссис Ортон картинно повела рукой в сторону Маркуса.

— Я сама.

— Не беспокойся, милочка. Для него радость любимой сестре-то услужить…

Маркус принёс пальто. Фельдшеры спросили, может ли она идти; она сказала, да, конечно, но им пришлось её поддерживать, чуть ли не нести. Как и прочие, более обычные поездки, эту поездку было главное начать, а там уж как-нибудь доедешь.

В больнице в Калверли её быстро, почти силком, извлекли из кареты «скорой помощи» и усадили в кресло на колёсах. Сверкая — от выброса адреналина — глазами, она пыталась сопротивляться: ей хотелось идти, ей не трудно идти, она чувствует себя хорошо. Но фельдшеры веско молвили, что не имеют права разрешить ей передвигаться самостоятельно, и давай её толкать-везти, на лязгающей фурке, по всяким разным заездам, пандусам и по длинным обеззараженным коридорам. В этом кресле вершина её горбатого живота оказалась под самым подбородком, то вздымаясь, то опадая. Разыгралась икота. Наконец добрались до родильного отделения.

В последовавшей сцене, как она и опасалась, благородного было мало. Будучи то ли усаженной, то ли уложенной на высокую, твёрдую, наклонную койку, она почувствовала, как внутри у неё всё трётся, тянется, рвётся. Между ног у неё побежала вода; маленькая медсестра, в халате цвета бильярдной зелени и белых тугих грушевидных, выше локтя, нарукавниках, чем-то быстро промокнула эту воду, и сквозь запотевшие очки вперилась Стефани между ног. Эти очки, отметила про себя Стефани с отстранённой точностью, делали по-кроличьи круглое сестринское личико более простоватым, чем оно было на самом деле; по бокам окуляров были позолоченные крылышки, забавно и задорно вздёрнутые к полукружиям бровок. Она называла Стефани «мамочка», но при этом, командуя раздеться, так и сяк повернуться, обращалась вовсе не к голове Стефани, а все глаза и ушки уставила в твёрдый, бледный горб. Подошла некая более старшая медсестра, в бледном фиолетово-белом полосатом халате, и добро заглянула в лицо Стефани, в то время как её, Стефани, голые руки вдевали в сквозистый какой-то, бязевый белый халат и подвязывали ей кое-как сзади на пояснице бандажные ленты, которых был неполный комплект. Эта сестра стала ей объяснять про бритьё и про клизму, и Стефани — истинная поборница хороших манер — выждала, когда снова вернётся дыхание, и сказала, хорошо, я про это всё знаю, пожалуйста, делайте. И прибавила, что немного, к сожалению, побаивается клизмы. Она надеялась, что, объявив свой страх, как нередко бывает, с этим страхом и вещью, от которой страшно, проще станет совладать. Ей хотелось, чтоб медсёстры были старше, но обе казались моложе её самой, и за их деловитой бодростью ей чудилось какое-то напряжение. Они принесли мыльную пену в металлической изогнутой кювете и очень холодную опасную мужскую бритву и, закатав её реденький халат, проворно намылили и соскребли лобковую растительность, устроили в промежных складках освежёванные прогалинки, и те укромные места, которые не были жаркими и влажными, сделались холодными и влажными, — и во всё это время, так же как и потом, вновь и вновь, они вмешивались в ритм её боли, заставляя боль затейливо дёргаться, колыхаться, а не петь с простой, привольной беспощадностью, как раньше. Они клали холодные руки и холодные серебристые трубочки на бугры и на ровности непомерно растянутой кочки живота, так что Стефани хотелось завопить, стряхнуть их прочь, но, однако же, мешала ей вежливость, лишь в нитку вытягивались её брови. Они измерили время между схватками, сказали, что «всё идёт прекрасно», и поставили ей клизму. Отчего все её внутренности, как ей показалось, зажглись и раздражились, её охватила паника. Послушно она скинула ноги и всё тело с высокого ложа и, оставляя мокрый след, загребая по полу, потащилась в ванно-туалетную комнату, где набиралась в ванну вода и ждал унитаз. Ну каким же образом, ну почему ей нельзя было идти пешком с санитарами по длинным коридорам, а теперь можно без всякой помощи находиться одной в ванной и туалете?! Целая быстрая вереница различных дополнительных болей пробежала у неё внутри, точно тёмные вихрастые, друг за дружку цепляющиеся волны прилива или как странные, неровные, вспять друг дружке, подводные теченьица в устье реки. Она сидела и ждала, пока сделает своё дело яростная клизма, и негромко — чтоб никто не услышал — поплакала. Когда кишечник её опростался, она испытала некое облегчение. Боязливо она стянула с себя халат — он так или иначе не думал сходиться спереди и едва ли прикрывал наготу. Шагнула в ванну и, вздыхая, помыла выбритые места тёплой водой, чувствуя, слыша или думая, что слышит, как трескаются, ломаются её тазовые кости. Дно этой ванны было холодным и шершавым, как будто песчанистым (наверное, от крупинок чистящего порошка). Она поспешно, может быть, слишком поспешно шагнула наружу из ванны — боль застигла её переносящей ногу через край, и она нелепо застряла, беспомощная и грузная, в этой ловушке, с облепившими щёку и загривок влажными золотисто-русыми локонами. Вошли медсёстры и ей помогли, закрепили бандажные ленты, помогли надеть банный халат и опять усадили в колёсное кресло.