Двадцать пять лет на Кавказе (1842–1867) - читать онлайн книгу. Автор: Арнольд Зиссерман cтр.№ 41

Вечер прошел весьма приятно, после хорошего ужина с отборным кахетинским вином заставили меня еще проплясать лезгинку под бубен, что опять вызвало немало удивления. Уже только около полуночи, распрощавшись, мы сели на казачьих лошадей и вернулись в гостиницу спать. С тех пор началось мое знакомство с почтеннейшим, всему Кавказу известным семейством Опочининых…

На другой день утром наши шатильцы, получив еще от В. по несколько рублей, под покровительством весьма довольного Бехо отправились обратно той же дорогой домой, а хахматского хевсура, который особенно нравился В., решено было взять в Тифлис и представить там наместнику с просьбой о награде. В полдень мы на двух курьерских тройках уехали из Владикавказа и довольно поздно, перевалившись через Главный хребет, остановились ночевать в урочище Квишеты у имевшего здесь свое пребывание начальника горского округа полковника князя Авалова, женатого на сестре г-на Золотарева, о котором я рассказывал выше, по случаю совместного посещения начальника главного штаба.

Здесь мое представление состоялось уже без мистификаций, и Авалов, знавший от Золотарева и о моем предположении, и о командировке В., и даже о моих дурных отношениях с камбечи Челокаевым, принял меня весьма дружелюбно и тотчас же заговорил о деле, то есть о дороге через Хевсурию в Чечню и прочем. В. безо всяких обиняков объяснил ему, что находит всю эту затею неудобоисполнимой и едва ли могущей принести какую-нибудь пользу. Князь Авалов, бывший, напротив, совершенно другого мнения, что мне известно было от Золотарева, счел, однако, более благоразумным не только не противоречить сильному человеку, но даже как бы и подтвердить его мнение. Человек он был, положим, не весьма далекий, полуграмотный, но по части «дипломатики» и «умения обращаться с сильными людьми» он сделал бы честь любому придворному; он поспешил перенести разговор на другой предмета, и именно о занимавшем тогда приближенные к князю Воронцову военные сферы вопросе, как и что предпринять для обеспечения Кахетии от набегов лезгин. Я уже упоминал, что вообще тогда была мода на проекты, очень снисходительно принимавшиеся князем и дававшие авторам надежды на особое внимание; по вопросу о защите Кахетии чуть ли не больше всего явилось проектов, да что-то все несостоятельных. Я немало удивился, когда В., не успел Авалов коснуться этого предмета, позвал урядника Астахова и приказал ему достать из чемодана портфель, из которого была вынута изрядного объема тетрадка.

«Вот, князь, если вас этот предмет интересует, не хотите ли послушать мнение мое об ограждении Кахетии; надеюсь, что это вполне достигнет цели, и князь Михаил Семенович, кажется, совершенно согласен со мной». Понятно, Авалов стал просить сделать ему большое удовольствие и прочее, и В., не вставая от стола, за которым мы ужинали, принялся с большим самодовольствием за чтение предположения об устройстве прочной обороны Кахетии от набегов лезгин. Подробностей я теперь, само собой, не помню, но вся суть заключалась в устройстве каких-то блокгаузов, кажется даже подвижных, то есть из деревянных срубов, легко переносимых с места на место; упоминались, кажется, примеры подобных блокгаузов в Алжирии, оказавшихся-де весьма полезными французам; затем указывались пункты, на которых следует поставить блокгаузы – и Кахетия превратилась бы чуть не в Тамбовскую губернию по совершенной безопасности. Князь Авалов поминутно приговаривал: «Прекрасно, вот это так прожект, вот кому кахетинцы спасибо скажут» и т. п., а я едва держался на стуле, поминутно засыпая. Наконец В. одолел свою тетрадку, с полчаса еще давал Авалову дополнительные объяснения, и мы ушли спать.

Утром, напившись у князя Авалова чаю, мы уехали дальше и остановились на станции в Анануре, чтобы оттуда отправить хахматца в Тионеты для сообщения Челокаеву о нашем возвращении и для доставления мне платья, без которого нельзя было бы в Тифлисе показаться. Хахматец должен был с Челокаевым прибыть в Тифлис.

От Ананура до Тионет есть прямая дорога верст около тридцати пяти, и В. для проезда хахматца воспользовался бывшими у него в запасе бланками открытых приказов на взимание лошадей от казачьих постов; прописав на одном бланке имя хевсура и «от Ананура до села Тионет давать по одной казачьей лошади без малейшего задержания», а передал бланк заведовавшему на станции казачьим постом уряднику для немедленного назначения казака и верховой лошади. Урядник, прочитав приказ, прицепил шашку и явился в комнату, где мы с В. закусывали.

– Тебе что нужно? – спросил его В.

– Нам, ваше высокородие, предписано давать лошадей по открытым листам только по почтовому тракту, а не в сторону, а тут сказано до Тионет, – это место нам совсем неизвестно, и, говорят, очень далеко.

В одно мгновение ока В. вскочил со стула и со словами: «Ты смеешь рассуждать!» отпустил уряднику звонкую пощечину, повернул его к двери, толкнул рукой и ногой одновременно в шею и пониже и приказал тотчас дать лошадь, а то «запорю-де каналью на смерть». Ну, и через пять минут действительно была подана лошадь, хахматец наш уселся и в сопровождении казака уехал. Рассказываю об этом для характеристики времени. К тому же донские казаки играли тогда там самую печальную, унизительную роль, и на них смотрели как на вестовых, конюхов, лакеев; на их лошадях возили всех и вся, даже вьюки с багажами штабных офицеров. Бланки открытых приказов на взимание казачьих лошадей и конвоя доставались в распоряжение чуть не всякого писаря, и можно себе представить, как ими злоупотребляли; из-за всякой мелочи, даже не служебной, а просто по частному делу, казаку приходилось нередко по несколько сотен верст проехать верхом, не получая ни гроша денег на харчи и питаясь несколько суток чуть не подаянием от полуголодающих на постах собратьев. И все это продолжалось десятки лет, хотя по временам издавались циркуляры, запрещавшие без особо экстренных надобностей давать открытые листы, но циркуляры исполнялись тогда так же, как и всякие другие постановления.

В 1856–1857 годах, бывши дежурным штаб-офицером войск, действовавших тогда на левом крыле Кавказской линии под начальством генерала Евдокимова, я обратил внимание на жалкое положение казаков, посылавшихся нарочными (а тогда, в разгаре военных действий и спешных распоряжений, при отсутствии телеграфа и правильных почтовых сообщений, посылки были неизбежны и весьма часты), исходатайствовал у Николая Ивановича Евдокимова разрешение отпускать нарочным по 15 копеек в сутки из экстраординарных сумм. Я выдавал им эти деньги всегда вперед, по приблизительно верному расчету дней, потребных на проезд до данного пункта и обратно – они, по крайней мере, могли подкрепляться в дороге чаркой водки и поесть кое-где горячего.

Мы уже были готовы выезжать, как к станции подскакал фельдъегерь, от которого мы узнали, что он восемь дней как из Петербурга (тогда это считалось почти баснословной скоростью), раздавал по пути пакеты с приказами о созыве бессрочноотпускных солдат (по случаю революционных волнений в Западной Европе) и вез нужные бумаги к князю Воронцову. Пока ему запрягали лошадей, мы уселись в перекладную и укатили. Верстах в трех-четырех от Ананура начинался крутой продолжительный подъем, тогда еще нешоссированный и в грязь едва проездной. Хоть в этот раз было совсем сухо, и наша курьерская тройка была превосходна, однако мы поднимались довольно медленно, и через несколько минут фельдъегерь нас обогнал. В. взбесился: «Ты, скотина, почему дал себя обогнать, ведь наша тоже курьерская тройка», – сказал он ямщику. «Помилуйте, ваше высокородие, там сидят двое, а нас четверо, да еще большой чемодан». Но не успел он еще вымолвить последнего слова, как ему полетели в спину кулаки, фуражка у него свалилась на дорогу, и В. не позволил остановиться, чтоб ее поднять, осыпая ямщика кучей казарменных ругательств, неистово повторяя: «Пошел, пошел, такой-сякой!..». Так и въехали мы в Душет с ямщиком без фуражки… Впрочем, В. тут же отдал ему рублевую бумажку, которую тот с поклоном принял.