Двадцать пять лет на Кавказе (1842–1867) - читать онлайн книгу. Автор: Арнольд Зиссерман cтр.№ 110

Узнав, однако, о приближении самого командующего войсками со значительным отрядом, неуверенный в возможности удержаться со своими несколькими стами человек, когда общего восстания народонаселения он все еще не добился, а главное, боясь быть отрезанным от пути отступления в Аварию, Гаджи-Мурат нашел нужным бросить свою позицию у Гужника и отойти к аулу Хива, от которого легче можно было в случае надобности пробраться на Рычу, в горы. Обо всем этом сведения были получены утром 13-го числа, и тотчас вся кавалерия послана в таком направлении, чтобы преградить путь неприятелю на Рычу.

14-го числа новые сведения убедили, что Гаджи-Мурат опять обманул нас. Пустив слух о движении к Хиве, чтобы ввести нас в заблуждение и заставить думать, будто он озабочен отступлением, он снялся со своей партией у Гужника и выступил совершенно в противоположную сторону – внутрь края, через южную в северную Табасарань, к аулу Хошни. Удаляясь таким образом от встречи с нами, он выигрывал время для возбуждения восстания жителей, что и составляло его главную цель, в случае достижения коей результаты могли оказаться для дела мюридов блестящими. Пришлось немедленно возвратить кавалерию, сделавшую напрасно два-три усиленных перехода.

Смелый, ловкий партизан Гаджи-Мурат удачно маневрировал, вводя нас в заблуждение. Будь на месте князя Аргутинского другой, менее знакомый с горцами и Кавказом генерал, он легко мог бы поддаваться всем подобным, по-видимому вполне достоверным известиям и бросался бы, конечно, с отрядом то в одну, то в другую сторону, что в горах в июльский зной напрасно изнурило бы отряд, обремененный к тому же значительным обозом. Осторожный же наш Моисей Захарович не суетился, выжидал, медлил, ограничивался, наконец, движением одной кавалерии, для которой два-три лишних перехода летом при обилии травы не могли составить большого обременения, и вообще это был «кунктатор дагестанский».

Выждав возвращения кавалерии и окончательно убедившись в уходе неприятеля к Хошни, князь Аргутинский двинул 15-го числа отряд вперед. Поднявшись на довольно высокий хребет, мы увидели перед собой все ущелье Рибаса. Картина была очаровательная. В северном и горном Дагестане, среди голых серых скал и угрюмо-мрачных аулов, мы совсем отвыкли от такого рода местности, какая представилась здесь глазам нашим. Великолепные густые леса, купы диких фруктовых деревьев, среди зелени один за другим аулы Вольной Табасарани, все белые, чистенькие сакли, раскинувшиеся на отлогих покатостях, кругом еще не сжатые, густо заросшие хлебом и кукурузой поля – все глядело как-то особенно приветливо, как бы улыбаясь чистому небу и жаркому солнцу. Прелестный, уютный уголок, созданный не для грохота пушек, не для меча и огня! Но взглянув на извивавшуюся с горы в ущелье дорогу, терявшуюся затем в лесных чащах, мы предчувствовали, что путь наш будет не тихо-идиллическими мечтаниями сопровождаться. Лесные завалы на узенькой дорожке напоминали о нескольких чеченских катастрофах, знакомых некоторым по собственному опыту, другим – по свежим рассказам. В таких местах, если необходимость уже заставляет непременно их проходить, главное условие – быть войскам по возможности налегке, чтобы артиллерия и особенно обозы не задерживали и не стесняли движения. И хотя у нас артиллерия была исключительно горная, а обоз – вьючный, но последний по невозможности рассчитывать на продовольствие реквизиционным или вообще местным способом был весьма велик и состоял из большого количества так называемых черводарских, то есть наемных у закавказских татар лошадей. Эти черводары были сущим нашим наказанием: кони у них вечно приставали, падали под тяжелой ношей, вьюки сваливались, при подъемах неуклюжие седла съезжали на хвост, а при спусках – на шею лошади, ежеминутные остановки, перевьючивания, переседлывания, брань, крики. Арьергардному батальону доставалась горькая доля мучиться с этой «аравой», и утомленным солдатам не было худшего наказания, как помогать черводарам в их сизифовой работе. Отряд успевал уже прийти на позицию, отдохнуть, разбить палатки, а арьергард все еще где-нибудь позади возился из-за одной упавшей лошади или свалившегося с кручи вьюка сухарей. С таким обозом предстоявшее нам движение в леса не могло не казаться рискованным.

– А жарко будет сегодня, господа, – сказал я собравшимся за закуской у нашего батальонера Соймонова нескольким офицерам.

– Что же-с, на то июль месяц; сюртучки снять можно-с, – отвечает покойный Соймонов, как будто не понимая, что я понимал под словом «жарко будет».

Однако мы напрасно беспокоились. Осторожный князь Аргутинский не любил напрасных потерь, да и к лесной войне не привык: он весь век все в горах воевал. Осмотрев так картинно раскинувшееся перед нами ущелье, он счел за лучшее обойти его по гребню гор, хоть бы и по худшим дорогам. И потянулись мы по какой-то тропинке через Кошан-Даг и по открытым отрогам хребта, то спускаясь, то поднимаясь, поднялись на следующую горную цепь и ночевали на Фухти-Даге.

16 июля от рассвета и до самого почти вечера двигались мы опять по каким-то горным дорогам, то спускаясь чуть не в преисподнюю, то опять взбираясь под облака; до первого часа удушливый жар томил нас до невозможности, а затем вдруг наползли тучи и разразился ливень, не оставивший на нас сухой ниточки. Батальон наш был в арьергарде, и набрались мы муки ужасной: черводарские лошади с каждым днем становились слабее и не выдерживали горных переходов.

Наконец, дождь перестал, небо стало очищаться от туч, воздух сделался таким чистым, живительным, что даже измученные клячи как будто легче стали выступать, а погонщики реже издавать свои дикие покрики. Часов около шести вечера мы спустились на какую-то поляну, где отряд уже успел разбить лагерь, и став на указанное нам место, тоже начали снимать с коней перемокшие палатки и вьюки – как вдруг совершенно неожиданно почти совсем потемнело. Что за диво: в шесть часов в июле месяце – ночь! Кинулись смотреть часы: все, с незначительными разницами, стоят около шести. Даже лагерный шум как будто стих. Всеобщее недоумение разрешилось через несколько минут, когда вдруг вновь развиднело, солнце показалось еще в полном блеске, и мы вспомнили о предсказанном на 16 июля 1851 года солнечном затмении.

17-го числа взобрались мы опять на какую-то высоту Каргул-Капух и по скату ее у аула Куярых стали лагерем. Вдали на высотах виднелись неприятельские пикеты, и таким образом мы, наконец, после десяти дней утомительного похода сблизились с противником. Окрестности Куярыха представляли довольно грустную выжженную солнцем картину: травы не было, да и воды немного. На фуражиров, посланных от лагеря версты за две, напал неприятель, тотчас же атакованный с одной стороны 2-м батальоном Ширванского полка, с другой – драгунами и кубинскими милиционерами. Горцы засели за камнями и ложбинами довольно крутой высоты, по которой ширванцы и полезли вверх. Нам из лагеря отлично было видно все это дело, весь ряд этих вспыхивавших белых дымков, слышны были сигналы рожков, наконец «ура!», и батальон очутился наверху, а неприятель скрылся. Однако эта первая встреча в виде интродукции обошлась нам не совсем дешево: три солдата были убиты, два офицера и 26 человек солдат ранены.

18-го числа отряд остался на месте, а всех раненых и больных отправили уже пройденным путем назад, в укрепление Курах. В этот день к нам присоединились во множестве различные ханы, беки, аристократы-туземцы со своими конвоями и милициями. Самым заметным был флигель-адъютант полковник Юсуф-бек, управлявший Кюринским ханством, слывший за весьма искренно нам преданного человека. Как брат уведенной Гаджи-Муратом из Буйнака жены Шах-Вали Юсуф-бек был особенно озлоблен на мюридов, представителей чистого демократизма, и потому вообще враждебных всем высшим мусульманским сословиям.