Альбигойские войны 1208—1216 гг. - читать онлайн книгу. Автор: Николай Осокин cтр.№ 42

Заканчивая свое послание евангельским текстом, папа выказал со своей стороны непритворное желание завершить распрю справедливым исходом. Эта грамота снимает с него долю ответственности за нелицеприятные и корыстолюбивые действия его легатов, которые должны были убедиться теперь, что дальнейшая их политика должна быть направлена лишь к чистым интересам веры.

Наконец, папа высказывал сомнение в необходимости продолжать крестовые войны. Из его слов можно было заключить, что католицизм на Юге снова восстановлен, и восстановлен, вполне, что теперь настало время умиротворения страны, никаким образом не нарушая, однако же, старых условий ее государственной и юридической жизни; по крайней мере, в папских грамотах нет распоряжений в таком смысле. По мнению Иннокентия, силы соединенного христианства должны быть направлены теперь на неверных, так как ересь представлялась уже вполне подавленной. И в Кастилии сам король униженно просил папского содействия и помощи европейского рыцарства для дружного изгнания сарацинов.

Как бы в ответ на мольбы Альфонса VIII, Иннокентий в том же январе приказывал своим легатам употребить все усилия, чтобы двинуть крестоносцев против испанских мусульман. «Мы приказываем тебе, – писал папа легату Арнольду (архиепископу Нарбонскому), – связаться с возлюбленным сыном нашим Педро, королем арагонским, как и с графами, баронами и другими мудрыми мужами, которых ты созовешь, дабы возвратить мир и спокойствие Провансу, дальнейшую безопасность которого долженствует обеспечить основательным договором. Раздав индульгенции апостольские, какие полагаются тем, кто боролся с еретиками, ты ничем иным более не должен обременять христианский народ» ^[127].

В то самое время, когда писались эти бумаги, в Лангедоке происходили совсем другие сцены. Если Иннокентий считал войну оконченной, если он, довольствуясь торжеством католицизма, человечно относился к Югу, то его легаты еще не считали оконченной свою миссию, еще не хотели проститься с теми материальными выгодами, которые она им доставляла. Теперь все помыслы легатов, их честолюбивой креатуры и Симона Монфора, узнавших об арагонском посольстве в Рим, направлены к тому, чтобы затемнить дело, запутать его и снова сделать крестовую войну орудием мести и личной выгоды. И они достигли своей цели.

Альбигойцы благодаря эластичному характеру своей догматики уже были подавлены; в Лангедоке трудно было указать «верных», там не знали даже, где скрываются «совершенные», эти агитаторы, плоть и кровь альбигойства. Надо было отыскать их, и тогда нашелся бы предлог к возобновлению войны. Опыт показал, что лучше всего замутить дело, перетолковать истину на сборище единомышленников, людей одних стремлений. Собор католического духовенства лангедокского был полезен для этого, тем более что на него намекал сам папа.

Король Педро между тем прибыл в Тулузу лично; он виделся с Арнольдом и с Монфором и предложил им свое посредничество в споре с альбигойской партией. Этому прямо не противились, заметив, что согласие будет делом собора. Король требовал восстановить домены графов Тулузского, Коммингского, Беарнского и Фуа в их прежнем виде. Ему опять дали понять, что раньше собора об этом не может быть и речи ^[128]. Собор еще в конце прошлого года предполагался в Авиньоне, во исполнение прежних папских предписаний закончить дело о графе Тулузском и простить его после канонического наказания, но заседания того собора не могли состояться по причине заразы, господствовавшей в городе.

Теперь наконец собор собрался в Лаворе, некогда ознаменованном славным диспутом альбигойских и католических богословов. Несчастный для альбигойской партии поворот дела заключался в том, что заседания в Лаворе открылись раньше получения папских предписаний от 18 января.

Этот город значительно изменился с тех пор, как в нем прошел знаменитый альбигойский съезд. Некогда кипевший альбигойцами, он теперь оглашался звоном вечерних колоколов католических церквей; альбигойство сделалось семейной тайной, наружу оно появляться не смело. На лаворском собрании заседали архиепископы Нарбонны и Бордо, все епископы Тулузской епархии, множество аббатов, председательствовал Арнольд. Дон Педро выговорил себе право участвовать при открытии собора. Он потребовал, чтобы было объявлено перемирие на время переговоров или, по крайней мере, на восемь дней. Это было совершенно справедливо; Монфор не мог с тем не согласиться, хотя тому и противились хищные французские бароны.

– Вы, видимо, не перестанете вредить тулузцам, – говорил ему Петр.

– Да, государь, не следовало бы переставать, но из почтения к вам я удержусь от этого доброго дела на восемь дней ^[129].

Это было все, что смог выхлопотать король. В душе он не ждал от собора ничего доброго; с самого открытия заседаний собрания, понимая, каковы будут их последствия, он обдумал собственный образ действий – и, внезапно оставив Лавор, уехал в Тулузу. После разных формальностей на соборе хотели приступить к решениям по поводу прежнего папского предложения (последние же в этот день только составлялись в римской государственной канцелярии).

Однако в этот момент от короля прибыло посольство из духовных лиц и привезло собранию меморандум под скромным заглавием: «Петиции короля арагонского к прелатам, собравшимся на собор в Лаворе». Вот его текст:

«Так как Святая Матерь наша, Церковь, не только наказует, но и милует, то я, почтительнейший сын ее, Педро, милостью Божьей король арагонский, униженно и настоятельно прошу вашу святость за Раймонда, графа Тулузского, который желает возвратиться в недра Матери нашей Церкви и обязуется исполнить все то, что вы ему предпишете сделать во очищение прегрешений его и в вознаграждение за поношение и оскорбление, причиненные им как самой Церкви, так за убытки и обиды, сделанные им разным храмам и прелатам, и если на то будет милосердие этой Святой Матери, то просит он, граф, милостиво восстановить его во владениях и в других ущербах. Если же Церковь не соблаговолит внять нашей просьбе королевской, ради личности графа, то король настаивает и просит за сына его, ибо отрок никоим образом отвечать лично не может за все случившееся, – под тем условием, что сам он (старый граф Тулузский) обязуется, во очищение грехов своих, с рыцарством своим служить или в помощь испанским христианам на сарацинской границе, или в заморских странах, сообразно тому, что сама Церковь признает лучшим. За поведением же юноши, дабы он поступал, как следует во славу Господню и Святой Римской Церкви, будет иметься строгий присмотр, а управление его землями предоставлено будет ему не прежде того, как он предоставит явные свидетельства своей доброй жизни.

Так как граф Комминга не только никогда не был еретиком или их единомышленником, а скорее врагом их, и так как он притом уверяет, что лишился владений своих единственно потому, что оказал помощь графу Тулузскому, своему родственнику и сюзерену, то король ходатайствует за него как за вассала и просит возвратить ему земли его, с тем чтобы он сделал удовлетворение Церкви, если бы оказалось, что он в чем-либо погрешил против нее.