Декабристы и народники. Судьбы и драмы русских революционеров - читать онлайн книгу. Автор: Леонид Ляшенко cтр.№ 114

Ему разрешили вернуться в Россию, но предупредили, что он будет находиться под гласным надзором полиции. Впрочем, бывшего террориста подобные «мелочи» остановить не могли. По приезде в Петербург Лев Александрович первым делом отправился в Петропавловский собор, чтобы поклониться праху Александра II и вымолить у него прощение за содеянное народовольцами (недаром все-таки почти все предки Тихомирова являлись священнослужителями). Так произошло превращение «Савла в Павла», лидер революционного народничества сделался заметным идеологом монархического лагеря. С лета 1890 г. он живет в Москве и сотрудничает в старейших монархических изданиях «Московских ведомостях» и «Русском обозрении».

В 1890-х гг. Тихомиров создал трилогию: «Начала и концы. Либералы и террористы», «Социальные миражи современности» и «Борьба века», – в которой начал разрабатывать учение об исконных монархических принципах российской государственности. Вершиной в этом отношении стал изданный им в 1905 г. труд «Монархическая государственность». В 1907 г. П.А. Столыпин пригласил Тихомирова в Совет Главного управления по делам печати как специалиста по рабочему вопросу. Влияние его на рабочее движение вскоре сделалось настолько заметным, что социал-демократам пришлось выпустить специальную листовку, разоблачавшую ренегатство Тихомирова. С 1909 г. он стал редактором-издателем влиятельных «Московских ведомостей».

Устав от изгибов и извивов собственной жизни, мучимый сомнениями и разочарованный теперь уже непонятливостью и неповоротливостью власти, Лев Александрович в 1913 г. поселился в Сергиевом Посаде, поближе к знаменитой Лавре. Здесь, пытаясь найти душевный покой в православии, он написал целый ряд религиозно-публицистических трудов. После Октября 1917 г., оставшись без средств к существованию, Тихомиров работал делопроизводителем в школе им. Горького в Сергиевом Посаде, писал воспоминания «Тени прошлого», задуманные очень широко (в них должно было войти более 80 очерков о революционерах 1870-х гг.). Закончить их он не успел, зато откликнулся возмущенной рецензией на книгу В.Н. Фигнер «Запечатленный труд». Тихомирова возмутило то, что Фигнер недооценила его роль в народническом движении. Казалось бы, какое ему дело до признания или непризнания былых революционных заслуг? А все равно, видимо, что-то царапало.

Умер Лев Александрович в октябре 1923 г. в Сергиевом Посаде, место захоронения его неизвестно.

Дворянская революционность… В чем же ее отличие от революционности народнической, эсеровской, социал-демократической и отличаются ли они друг от друга вообще? Чтобы попытаться ответить на этот вопрос, сопоставим два документа – показания на следствии декабриста С.П. Трубецкого и члена кружка «чайковцев», предавшего своих товарищей, Ф.Е. Курицына. Источники, безусловно, своеобразные, требующие сугубой осторожности, но нас в данном случае интересуют не события и лица, описанные подследственными, а те аспекты, которые связаны с общей оценкой подпольных организаций и характером революционности в понимании декабриста и народника. Итак…

Подполье. «Не должно полагать, – показывал Трубецкой, – чтобы люди, вступившие в какое-либо тайное общество, были все злы, порочны или худой нравственности… Предлог составления тайных политических обществ есть любовь к Отечеству…» Предложенное декабристом объяснение мотивов вступления в тайное общество характерно для дворянина начала XIX в. Его смущает сам факт того, что забота о благе Отечества невольно связывается с деятельностью тайных организаций. Пребывание в подполье для него так противоестественно, настолько противоречит нормам чести гражданина и дворянина, что может быть объяснено только экстраординарными обстоятельствами (в данном случае российскими реалиями первой четверти XIX в.).

Полвека спустя подобные сомнения уже не тревожили умы революционеров, с головой погрузившихся в поиски технически совершенной конспирации и наиболее действенных методов борьбы с правительством. «Лизогуб, говоря о русских революционерах, – отчитывался перед следователем Курицын, – жаловался на недостаток между ними хорошей организации и… высказывал мысль о необходимости строгой организации с характером централизации… Они держатся заговорщицкого образа действий: побольше конспирации, поменьше самопожертвования и, насколько возможно, сохранять революционные силы».

Различия в оценках революционного подполья бросаются в глаза, но каковы причины столь разительного несходства? Вопрос тем более важный, если вспомнить, что к 1870-м гг. частновладельческое крепостничество было отменено, российская жизнь в результате реформ Александра II кардинально изменилась, да и по отношению к обществу правительство вынуждено было занять несколько иные позиции. Ответ на наш вопрос следует искать в явлении, которое культурологи определяют понятием «демократизация культуры». Максимально упрощая, отметим, что суть демократизации культуры состоит прежде всего в расширении числа возможных потребителей культурных ценностей. Сама же она при этом, волей-неволей, становится доступнее, проще, яснее.

В 1850—1860-х гг. в России происходила демократизация не только культуры, но и общественно-политического движения. В первую очередь этот процесс получил развитие в революционном лагере, привлекательном именно для наиболее недовольных своим положением слоев населения. Новое поколение революционеров отдало предпочтение различным социалистическим доктринам, которые казались заманчиво простыми, логичными и обещали относительно быстрое построение справедливого, равноправного общества. В результате революционная теория как бы «выпрямилась», стала доступнее и привлекательнее для более широких социальных слоев, главным образом для представителей разночинной интеллигенции.

Отметим и другую сторону вопроса. В 1860—1870-х гг. из лексикона радикалов почти исчезают понятия «Отечество», «государство». Их вытесняет понятие «народ». Что ж, государство для народников, в отличие от декабристов, не являлось абсолютным благом. Оно вело себя по отношению к ним, скорее, как мачеха, предопределяя их судьбу, ограничивая жизненные перспективы выбором между казенной службой и занятиями свободными профессиями. Государство казалось разночинцам силой всеподавляющей и мрачной. Темнота народа и безгласие образованной части общества укрепляли их во мнении, что именно они, революционеры, а не власть или либералы, являются защитниками народа и носителями истинного прогресса.

Цель и средства. Вернемся, однако, к нашим героям. В 1824 г. в Петербург приехал П.И. Пестель, с которым Трубецкой имел долгий и серьезный разговор. «Я говорил, – пишет Сергей Петрович, – о… предложении его ввести республиканское правление… и я успел узнать тогда же, что он обрекал смерти всю августейшую фамилию… Сам он садился в Директорию… Я ему представил ужас, каковой подобные убийства нанести должны, что убийцы будут гнусны народу, что людям никакого имени не имеющим и неизвестным, невозможно сесть в Верховное правление, что русский народ не может управляем быть иначе, как государем наследственным… я ему стал доказывать, что оно вместо законного самодержавного правления поставляет самовольный деспотизм директоров…» Сложнейшие вопросы и мучительнейшие сомнения, не правда ли?