А ведь и впрямь прошло целых четыре дня, но пролетели они как миг, как нежное безвременье. Колобков выгораживал перед начальством спецкора, крутился так и сяк, чтобы не догадались, куда делся важный гость. Николай Иванович тоже помалкивал, даже в путевке написал, будто ездил совсем в другой район.
– Спасибо! Получишь орден Павлика Матросова. Похлопочу.
Говорил Илья и с Болотиной. Елизавета Вторая была непреклонна: Зое в библиотеке больше не работать, но обещала не сигналить куда следует, что заведующая абонементом Мятлева использует казенные книги, в том числе и идеологически небезупречные, в целях личного обогащения.
– Но это же Катя с Веховым! – возмутился Скорятин.
– Иди объясни этой самодуре! – предложил Колобков.
– Не надо! – вздохнула Зоя. – У Кати мать без руки. К тому же Болотина и так все знает.
– Тогда зачем? – не понял Гена.
– Затем. Вы же тоже везде врагов перестройки ищете! Вот и она…
– Кандидатский стаж у тебя когда заканчивается? – перебил Илья.
– В июле.
– Могут не засчитать.
– Значит, не достойна, – улыбнулась она.
– На нормальную работу не возьмут, – предупредил пропагандист.
– Да, – согласился спецкор. – В партии, как в банде, вход рубль, выход – два.
– Переживу.
– Что-нибудь придумаем, – успокоил экс-экскурсовод.
В итоге договорились так: Гена покажется в райкоме, поулыбается, успокоит общественность, а потом Николай Иванович отвезет москвича на аэродром, откуда в Быково летает Ан-24. Уходя, Колобков обернулся и тоскливо посмотрел на разложенное кресло-кровать. Скорятин проводил до порога и по-хозяйски запер за ним дверь. Зоя долго молчала, потом объявила, что утром пойдет в библиотеку, чтобы объясниться с Болотиной раз и навсегда.
– Не барыня она в конце концов, а я не сенная девка, чтобы меня ссылать в птичницы!
– Только не нервничай, прошу тебя!
– Как это – не нервничай? Меня просто всю трясет!
– Успокойся! Думаю, вашей Салтычихе недолго осталось…
– С чего ты так решил?
– Предчувствие. А знаешь, какое самое лучшее лекарство от нервов?
– Теперь знаю… – Она улыбнулась, перехватив его мечтающий взгляд. – У тебя в котором часу самолет?
– В тринадцать пятнадцать.
– Ты можешь проехать мимо библиотеки?
– Я думал, ты меня проводишь…
– Не будем дразнить гусей.
– Гусыню.
– Точно – гусыню. Давай так: я буду стоять на ступеньках. Только ты не останавливайся, хорошо?
– А если снова гроза?
– Какие же вы в Москве все-таки нахалы…
31. Изумруды в шампанском
Утром, не напрощавшись всласть, Зоя, как и обещала, пошла на работу, а Скорятин метнулся в райком. Знакомый сержант Степанюк пропустил его по-свойски, не спросив документы. Илья, отводя взгляд и сварливо ругая за опоздание, повел москвича к Рытикову. Районный вождь в ожидании рокового пленума обкома осунулся и засветился добрым участием к простым людям. Редкое состояние, накатывающее на больших начальников обычно в канун падения с вершины. Он мягко упрекнул гостя за исчезновение и поинтересовался, где спецкор побывал, что повидал – ну и вообще…
– Любовался вашим районом, – тонко ответил Гена.
– Ну и как?
– Восхитительно, особенно зябь.
– Озимь! – поправил Илья.
– Ну конечно – озимь! Просто не выспался.
– Оно и заметно! – буркнул Колобков.
– Места у нас необыкновенные! – удивленно глянув на пропагандиста, кивнул первый секретарь. – Напишите! Не все же у нас плохо…
– У вас все просто хорошо! – улыбнулся журналист, вспомнив костлявые задницы коров. – Обязательно напишу!
– Как стерлядка?
– Фантастика! Спасибо!
Прощаясь, Колобков, чтобы не встречаться глазами со счастливцем, вертел головой и старательно приветствовал ответработников, сновавших по коридору с броуновской целеустремленностью. Илья говорил сразу обо всем: о том, что май в этом году капризный, что мальчишки копали землянку и нашли дохристианский амулет с рунической надписью, что после снятия Рытикова он вернется в музей, чтобы снова водить экскурсии и писать книгу о Святогоровой Руси…
– Пистолеты в музей отдал? – спросил Гена.
– Угу, – кивнул дуэлянт.
– Смотри, а то тебя за вынос оружия из партии погонят.
– Не погонят. Я под расписку взял. Вроде как для лекции «Поединок чести».
– Ну и хитер! Слушай, а почему все-таки если через платок стреляются, один пистолет не заряжен?
– А черт его знает!
– И это мне говорит историк?
– Ладно, посмотрю в литературе. Когда снова к нам?
– Не успеешь соскучиться.
– На свадьбу позовешь?
– Ага, шафером.
Николай Иванович подал машину и буркнул: «Здрасте!» Он был все так же осуждающе молчалив, а когда гость, спохватившись, попросил проехать мимо библиотеки, засопел, словно предстояло развернуть не «Волгу», а целый бронепоезд. Зоя стояла, как и договорились, на ступеньках возле колонны, она, почти незаметно махнув рукой, проводила автомобиль медленным поворотом головы и поникла. Гена задохнулся от сладкого горлового спазма, вспомнив фильм «Сережа», который часто крутили по телевизору в прежние годы, доводя до слез всю страну. Разве можно сухими глазами смотреть, как отчим Коростылев (в исполнении Сергея Бондарчука) увозит в прекрасные Холмогоры свою жену, Сережину мать (в исполнении Ирины Скобцевой), а пасынка, ослабшего от болезни, оставляет с бабушкой? Укутанный Сережа стоит в заснеженном палисаднике и с безысходной тоской смотрит на отъезжающий грузовик с пожитками. «Стой! – вдруг велит шоферу Коростылев, высовывается из кабины и кричит мальчику: “Собирайся!”» – «Ему нельзя!» – причитает Скобцева. «Собирайся! Он едет с нами в Холмогоры!» – отрезает фронтовик Бондарчук. И ребенок расцветает счастьем. Все это взорвалось в сознании Скорятина, как шаровая молния.
– Остановите, Николай Иванович, пожалуйста! Стойте же!
Он, как каскадер, на ходу почти выпал из машины, взлетел по ступеням и с наскока поцеловал Зою в губы так, что они звонко стукнулись зубами.
– Поедем в Холмогоры!
– На самолет опоздаешь, ненормальный! – засмеялась она, оценив его милое и опасное безумство.
– Плевать! – Гена снова поцеловал ее, осторожнее и протяжнее.
– Меня же теперь никто замуж не возьмет! – прошептала Зоя, озираясь.
– Я возьму.