АЛЛЕГРО VIDEO. Субъективная история кино - читать онлайн книгу. Автор: Петр Шепотинник cтр.№ 16

— Можно ли сказать, что в каком-то смысле можно изучать историю Польши при помощи фильмов Анджея Вайды?

— Я не только отвечу утвердительно — я скажу, что это уже сделано. Я сделал пять фильмов для французского канала «Плюс», в которых рассказывается история Польши на материале моих собственных фильмов. В моих фильмах история Польши начинается с легионов Домбровского, которые в Италии сражаются за свободу Польши в составе войск Наполеона, а заканчивается Лехом Валенсой, в 1980 году собственноручно подписывающим на Гданьской судоверфи соглашение с правительством. К этой панораме польской истории будет еще добавлен фрагмент из фильма о Катыни.

— Что Вы думаете о Сергее Гармаше, который сыграл в вашей картине одну из важных ролей?

— О Сергее Гармаше я всегда говорю с большим удовольствием. Это один из самых замечательных актеров, с которыми мне довелось в жизни встретиться. И вот что для меня было самым любопытным. Польские актеры смотрели на него с огромным интересом: какая у него богатая душа, как он двигается, говорит, они видели в нем образец подлинной, высокой человечности. Он просто фантастический актер. И самое главное: я очень ему благодарен за то, что он согласился участвовать в этом фильме. Ведь он мог посчитать, что фильм будет неоднозначно воспринят и вовсе не обязательно в нем сниматься. Но Сергей ни секунды не колебался, сразу сказал: да! И это было прекрасно. Это значит, он хочет того же, чего и мы: чтобы мы не только делали совместные фильмы, но и жили вместе, как добрые друзья, чтобы отбросили все то, что у нас за спиной. А чтобы это осуществилось, нужно делать фильмы на эту тему — показать, какова была правда тех времен.

— Если говорить о фильме «Аир» — какая из ваших картин ближе всего к ней? Может быть, «Всё на продажу»?

— Пожалуй… потому, наверно, что это исповедь. Признаюсь, для меня это стало большой неожиданностью. Никогда не думал, что Кристина Янда захочет говорить перед камерой, — я мог надеяться, что она только с глазу на глаз со мной согласится разговаривать так откровенно. В результате получился фильм об актрисе, которая, с одной стороны, — персонаж фильма, а с другой не перестает быть собой, живет в реальном мире. Такое редко удается, в художественных фильмах в основном бывает так: развивается некий вымышленный сюжет, в котором рассказывается об актере. Есть много пьес на эту тему, в том числе прекрасные российские, из них пошли крылатые фразы, например… как это в, по-моему, в «Без вины виноватых» (говорит по-русски): мы артисты, наше место в буфете. И так можно сказать… В чем сила этого фильма? Мне кажется в том, что придуманная история — литературное произведение, написанное не для экранизации, — стала историей совершенно реальной. Интересная штука: у меня такое впечатление, что кинематограф движется именно в этом направлении — появляются фильмы, в которых режиссеры стараются совместить две вещи: вымысел и абсолютную правду документа.

— Какие опасности тут кроются: ведь это история, чрезвычайно приближенная к жизни, вы говорите о своем близком друге.

— Да, определенный риск тут был. Будь я моложе, никогда бы на такое не решился. Но я снимал уже свой пятидесятый фильм, много чего повидал и подумал, что это знак свыше — судьба захотела, чтобы наша встреча с Кристиной Яндой состоялась. Ведь Кристина дебютировала в кино у меня, в «Человеке из мрамора», так что мы уже много лет знакомы, много лет дружим. Главное, возможно, в том, что она вовсе не мне хочет открыть душу, она вообще хочет свою историю рассказать, а я только посредник. Поэтому камера не вмешивается в ее рассказ, неподвижна, не приближается — актриса не исповедуется перед камерой, как, например, это бывает на телевидении, она просто рассказывает. По-моему, слова сами по себе сильнее, говорят больше, чем в случае, если бы она этот текст сыграла. Иначе получилось бы «всё на продажу», а Кристина этого не хотела, ей хотелось просто поделиться с кем-нибудь своими переживаниями, показать, что́ они значили для нее как для женщины, матери, жены. Думаю, это был мой долг.

— Это фильм о смерти, но, несмотря на трагический финал, он показался мне очень светлым. Как вы этого добились?

— А это есть в рассказе Ивашкевича. Всякая смерть вызывает протест, особенно смерть молодого человека, ведь у него еще целая жизнь впереди. Почему именно он тонет? — более естественно было бы, если б ушла она, а он остался и продолжал жить. Зритель не желает с этим соглашаться, бунтует. Важная составляющая фильма — природа, хотя в действии она не участвует, не мешает и не помогает героям. И главная заслуга тут оператора, моего друга Павла Эдельмана, который как раз сейчас работает здесь, в Берлине, с Романом Полански, мы вчера с ним виделись. Он сумел прекрасно передать связь между двумя персонажами фильма и природой, показав, как, например, их освещает солнце… Что-то похожее было в античных трагедиях — они игрались в залитых солнцем греческих амфитеатрах. В театральной постановке такое передать невозможно. Мы решили природе не помогать. Не создавать, скажем, некое настроение, например, меланхолическое — нет, мы предоставили бессмертной природе полную свободу.

— Вы прожили долгую, очень интенсивную жизнь в кино, но сейчас пришло много новых режиссеров. Вы не чувствуете себя одиноким в этой толпе?

— Нет. Я столько лет был связан с польской кинематографией и всегда хотел, чтобы нам на смену пришли способные, замечательные люди, и верил, что они придут. Конечно, плохо, когда ждать приходится долго. Я свой первый фильм сделал, когда мне было 27 лет. Помню, как я был счастлив, увидев на экране в титрах свою фамилию. Многие режиссеры начинают поздно, но это не их вина. Сейчас ситуация улучшается, кинематографу оказывается кое-какая поддержка, надеюсь, мы тоже найдем способ, чтобы готовые фильмы выходили на экран, у нас сделать фильм и показать фильм — две совершенно разные вещи, на прокат нужно получить из бюджета дополнительные средства. Думаю, мы и этого добьемся. Мне бы хотелось, чтобы кино жило, в конце концов, оно возникло в 1945 году, в очень трудный момент, испытало множество ограничений — цензурных и прочих, и мне было бы очень горько, если бы этот вид искусства утратил свое значение. Надеюсь, этого не произойдет.

— Если вспомнить ваш фильм о Лехе Валенсе, почему путь к этой картине был таким долгим? «Большое» — по словам одного русского поэта «видится на расстоянии»?

— Дело в том, что я видел Леха тогда, когда происходили эти события, встречался с ним, был также членом совета, который он создал… И эти обрывки застряли в моей памяти, в моем воображении. Так, я видел эти времена, когда было еще непонятно, что будет дальше, всё было впереди. А потом мне всегда не нравилось, что Лех Валенса, который является абсолютным героем нашего времени, неожиданно оказывается отодвинутым, все о нем забыли, где-то, что-то… Почему? Других героев мы помним — интеллигентов, естественно, — а он вдруг оказался на обочине. А ведь никто другой, только он, благодаря своему благоразумию, не конфликтуя с властью, а решая всё с помощью диалога, добился больше, чем кто-либо другой.

— Вы часто с ними не соглашались?