– Ничего-ничего… Попомнит она у меня… и прочие все попомнят, кто есть Троекуров! Не на того напали… – Запрокинув голову, генерал снова приложился к водке, сделал несколько глотков и крикнул девкам: – Ужо мы им покажем! А ну-ка…
Лицо его сделалось вдруг багровым, графин выпал из разжавшихся пальцев и брызнул по паркету мелкими дребезгами. Кирила Петрович замычал, всплеснул руками, оступился – и кулём упал навзничь. Девки остолбенели, а через миг с визгом бросились вон из комнаты, толкая и давя друг друга; безжизненное тело их барина осталось недвижно лежать среди осколков графина.
Глава IV
О смерти отца Марию Кириловну известили только в середине дня: зная, что вчера она овдовела, никто в доме Троекурова сразу не решился доставить ей очередную печальную новость…
…а чуть свет княгиню разбудила горничная.
– Барыня, – сказала она осторожно, – вас там дожидаются. Говорят, прямо из Петербурга приехавши, очень просят принять.
– Кто же? – удивилась Мария Кириловна; заместо портнихи, вызванной с вечера, чтобы пошить княгине траурное платье, раннею гостьей оказалась Жюльетта фон Крюденер.
Отомстив Дубровскому при посредстве Сваневича, который распустил слух о краже украшений, баронесса жила по-прежнему – до тех пор, покуда её не вызвали к великому князю Михаилу Павловичу. В просторном кабинете генерал-адъютанта Жюльетте предъявлены были сверкающие алмазные подвески в форме слёз.
– Случалось ли вам прежде их видеть? – спросил великий князь, восседая за обширным письменным столом.
Баронесса приметила, что подвески он вынул из простого замшевого кисета, а не из футляра, и без труда узнала в драгоценностях части большого ожерелья, которое хранилось у графини де Гаше. Старуха на склоне лет сделалась чувствительной: она порою показывала роскошные бриллианты Жюльетте, дозволяя даже красоваться в них перед зеркалом.
– Графиня никогда не говорила прямо, но давала понять, что это знаменитое ожерелье Марии-Антуанетты, – прибавила баронесса.
С удовлетворением кивнув, Михаил Павлович раскрыл настольный бювар тиснёной кожи и положил рядом с подвесками исписанную страницу из тетради.
– Надо думать, почерк этот вам также хорошо знаком, – сказал он, внимательно следя за Жюльеттой, которая быстро пробежала глазами по строкам.
Я, Жанна де Люз де Сен-Реми де Валуа, графиня де Ламотт, известная в России под именем графини де Гаше…
Автограф несомненно сделан был слабеющей рукою старой авантюристки; баронесса подтвердила это и продолжала, догадываясь, чего ждёт от неё великий князь, но не желая говорить лишнего:
– Записи хранились в ларце вместе с ожерельем. Перед кончиною графини ларец по её просьбе увёз капитан Дубровский; дальнейшего я не знаю.
– А известно ли вам содержание записей? Позволяли вам их читать? – тут же спросил Михаил Павлович.
– Нет, – отвечала Жюльетта. – Ни я, ни моя покойная матушка, ни кто-либо из слуг никогда не видели ни строчки.
– Что пишет графиня, вы тоже не знали?
Баронесса едва заметно улыбнулась, и родинка над верхнею губой дрогнула.
– Немудрено было догадаться. В последние месяцы перед смертью она часто говорила про свою молодость, без сомнения желая за разговором освежить память и перенести воспоминания на бумагу. Однако стоило добраться до самого интересного места, как мадам де Гаше прерывала речь и тотчас уходила в кабинет. Она умела хранить тайны.
Жюльетта и её матушка перестали сомневаться, что графиня пишет мемории, когда по утрам в гостиной начали растапливать камин. В нём до завтрака мадам де Гаше жгла исписанные листы и сама кочергою перемешивала золу до тех пор, пока та не обратится в прах. Средину дня графиня посвящала рутинным делам и беседам с баронессами; после обеда она уединялась в кабинете, с пером в руках провождая время до сумерек, а на следующий день перед завтраком снова правила вчерашние черновики, набело переписывала в тетрадь и с черновиками шла к огню.
– Покидая кабинет, графиня запирала все бумаги в ларец; двери кабинета в её отсутствие также были на замке. – Жюльетта набралась храбрости и указала на стол с одиноким тетрадным листом и алмазными подвесками. – Ваше высочество, могу ли я спросить, откуда это у вас?
Михаил Павлович решил, что баронесса знает многое и в известных границах с нею можно быть вполне откровенным.
– Прислал молодой Дубровский, – отвечал он, заставя баронессу вздрогнуть. – Этот наглец по смерти отца завладел его достоянием, а теперь требует к себе особенного отношения… Вы ведь слыхали про его подвиги?
Видя искреннее недоумение Жюльетты, великий князь поведал ей, как поручик Дубровский убил исправника с приказными, сжёг отцовскую усадьбу и примкнул к разбойничьей шайке, где сделался чуть ли не атаманом.
– У вас он всего лишь серьги украл, а эти слёзы, – охочий до каламбура Михаил Павлович коснулся алмазных подвесок, – отольются Дубровскому в хорошую пулю, помяните моё слово. Ждать осталось недолго; скоро его схватят и доставят сюда.
Тонкие пальцы Жюльетты, стиснутые перчатками, нервно комкали платок; на щеках горел румянец. Великий князь распрощался с баронессой, отнеся её волнение на счёт особых обстоятельств их встречи. В действительности же красавицу фон Крюденер смутили нахлынувшие мысли о молодом Дубровском. Она зареклась вспоминать своего любовника после того, как Сваневич уличил его в неверности. Жюльетта полагала, что никогда уже Владимир не потревожит её сердца…
…и ошиблась: теперь ни о ком другом баронесса не могла думать. Она знала, что драгоценностей поручик не крал, – и цена ожерелья была ей достоверно известна. Когда Дубровский в самом деле такой разбойник, как о нём говорят, отчего не бежит он прочь из России с несметным богатством? Отчего не перебирается в Европу, чтобы жить беззаботным барином и сорить кругом себя деньгами; зачем прячется в лесу и шлёт знаки великому князю? Таков ли он подлец, каким желал выставить его Сваневич? Не наговаривают ли на поручика осведомители Михаила Павловича?
Вопросов было множество; в поисках ответов Жюльетта стала искать встречи со Сваневичем, – он же старательно её избегал, заставляя крепнуть подозрения в обмане, а после вовсе уехал. Знакомых окрест Раненбурга у баронессы не нашлось; узнать что-либо про Дубровского стороною она не могла. Оставалось ждать, когда Владимира в самом деле арестуют и привезут в столицу. Проклиная себя за доверчивость – и за то, что из ревности оговорила его, – Жюльетта решила не оставлять молодого человека своими заботами до восстановления полной справедливости.
Тут стало известно, что Дубровский убил Сваневича, был схвачен и заключён в крепость. В петербургских салонах пошли пересуды; оба имени не сходили с языков, а полковые товарищи сделались куда разговорчивее прежнего. Ловя каждое слово, баронесса узнала от бывших секундантов Сваневича, что не их доверитель, а Дубровский защищал на зимней дуэли честь неизвестной дамы, – и Жюльетта без труда догадалась, о ком идёт речь. Её терзания усилила сплетня о генеральской дочери, которая дала клятву Сваневичу, имела опасную связь с Дубровским, но внезапно вышла за князя Верейского. Прежде баронессе казалось, что из ревности она прибегла к помощи Сваневича, чтобы отомстить Дубровскому. Теперь Жюльетта поняла свою ошибку: напротив, это коварный ревнивец Сваневич воспользовался её ослеплением и отомстил тому, кто отнял у него невесту.