Былое и дамы - читать онлайн книгу. Автор: Нина Воронель cтр.№ 55

Единственным другом, все больше поверяющим мне свои чувства, как ни странно, оказалась Элизабет — а ведь я так невзлюбила ее с первого взгляда! Подумать только, как человеку свойственно ошибаться!

Вчера я получила от нее пространное письмо, в котором она с горечью расказывает о своем визите к любимому брату. Меня очень поразил красочно описанный ею скандал с Лу в йенском отеле, и уже окончательно доконала отвратительная сцена на перроне таутенбургского вокзала.

После ссоры в Иене они с Лу ехали в Таутенбург в разных купе. По прибытии поезда Лу выскочила из вагона раньше Элизабет, потому что ее чемодан вынес на перрон кондуктор, а Элизабет замешкалась, стаскивая по ступенькам свою дорожную сумку. Воспользовавшись этим, Лу подбежала к встречающему их Фридриху и стала поспешно жаловаться ему на его ревнивую сестру.

Фридрих слушал ее с таким напряженным вниманием, что даже не пошел навстречу Элизабет, чтобы взять из ее рук тяжелую сумку. К моменту, когда его родная сестра добралась, наконец, до него, он уже был полностью настроен против нее. В ответ на ее попытку поцеловать его, он резко отстранился и начал громко бранить ее за стремление поссорить его с Лу.

Если Фридрих впадает в бешенство, голос его становится пронзительным до визга, но, к счастью, его визга никто не слышал — поезд уже ушел и перрон опустел. Даже не поздоровавшись с сестрой, он поднял чемодан Лу и зашагал к снятой им пролетке, Лу налегке шла рядом с ним. Элизабет, глотая слезы, потащилась за ними, волоча за собой сумку. В пролетке он всю дорогу держал Лу за руку и сиял от счастья, он не говорил, а пел, и мысли его взлетали всё выше и выше.

За это Лу посвятила ему свою любимую поэму “К жизни”, написанную ею за год до их встречи:

“Я люблю тебя, увлекательная жизнь, как только друг может любить друга; я люблю тебя, когда ты даришь мне радость или горе, когда я смеюсь или плачу, наслаждаюсь или страдаю… И если у тебя даже не останется для меня радости, пусть! Ты подаришь мне страдание”.

Ницше так восхитился этой поэмой, что заболел и слег в лихорадке. Лежа в своей одинокой комнате с задраенными шторами, защищавшими его несчастные больные глаза, он излил свой восторг и отчаяние в музыке, которую написал к этим стихам. Его песню “К жизни” разок исполнила парижская подруга Ницше певица Отт, обладательница поразительно сильного и выразительного голоса. Слушая её пение Ницше плакал от восторга.

Его друзья были уверены, что ему принадлежат и музыка и слова, но он снова и снова повторял, что слова написала прекрасная русская, смелая, как львица, которая точно знает, чего хочет, не спрашиваясь ничьих советов:

“Стихотворение «К жизни» принадлежит не мне. Это одна из тех вещей, которые обладают надо мной полной властью, мне еще никогда не удавалось прочесть его без слез; как будто звучит голос, которого я бесконечно ждал с самого детства. Это стихотворение моего друга Лу, чуткость которой к моему способу мыслить и рассуждать поразительна”.

Меня подмывает нарушить хронологию и рассказать продолжение трогательной истории о взаимном гимне Лу и Фридриха “К жизни”. Во-первых, через несколько месяцев после Таутенбурга Ницше, отчаявшись добиться любви Лу, наполнился к ней отвращением и написал ей, что её стихотворение “К жизни” — неискреннее притворство. Во-вторых, в 1894 году, через двенадцать лет после несостоявшегося романа с Ницше, который к тому времени из гениального безумца превратился в безумного гения, Лу дала исчерпывающую характеристику своего отвергнутого обожателя:

“Чем выше поднимался он как философ в своей страсти к жизни, тем более глубоко он страдал как человеческое существо от собственных учений о жизни. Эта битва в его душе — истинный источник философии его последних лет — весьма несовершенно представленная в его трудах и книгах, наиболее глубоко, пожалуй, звучит в его музыке на мои стихи “К жизни”, которую он сочинил летом 1882 года, когда гостил у меня в Таутенбурге”.

Для тех, кто сходу не осознал смысл этого абзаца, перескажу его своими словами: “Бедный Ницше, которого я знаю лучше, чем другие, страдал от собственных учений о жизни, но был косноязычен и не умел это выразить. Удалось ему это только в музыке к МОИМ стихам”. После такого смелого утверждения не стоит обращать внимание на такие мелочи, как кто у кого гостил в Таутенбурге — она у него или он у неё.

Вот что написала мне Элизабет о трудных трех неделях, проведенных ею в обществе Фридриха и Лу.

“Они говорят и говорят, перебивая друг друга, русская гадюка и мой Фрицци. Не понимаю, о чем можно столько говорить. Когда они сидят в креслах на балконе, я, тихонько затаившись в своей комнате, пытаюсь подслушать их бесконечную болтовню. Клянусь, можно подумать, что это два дьявола замышляют против рода человеческого:

— Что такое ложь? — Пустяк, ерунда.

— Как назвать клятвопреступника? — Отважный человек.

— Можно ли бесстыдно обсуждать постыдные вопросы? — А почему бы нет?

— Что сказать об исполнении долга? — Идиотизм.

— Как назвать злоязычие о друзьях? — Справедливое суждение.

— Что сказать о сострадании? — Что оно достойно презрения.

И дальше в том же духе с утра до вечера, просто уши вянут их слушать. А они собой так довольны, так гордятся друг перед другом своей смелостью, своей непохожестью на других!

И все же мне часто кажется, что эта наглая девка не так довольна Фрицци, как он доволен ею. Она притворяется, что понимает его речи, а сама просто хорошо угадывает, где надо засмеяться, где восторгнуться, а где только поддакнуть. Но его она так охмурила, что он не замечает ни ее притворства, ни того, как она устает от его настойчивости”.

Элизабет закончила письмо горькой жалобой на Фридриха: он так и не простил ей ссоры с Лу и отказался поддерживать с нею дальнейшие отношения. Для нее это страшный удар, она со дня рождения привязана к нему, он всегда был для нее центром жизни.

“В тоске я уезжаю в Наумбург к маме. Я не знаю, как мне теперь жить, без Фрицци свет для меня погас”.

А сегодня пришло коротенькое письмишко от Лу. Она — девочка сообразительная, и, несомненно, почувствовала перемену моего отношения к ней. Она довольно сухо сообщает, что расстается с Фридрихом — он отправляется в Лейпциг в надежде получить место профессора в тамошнем университете, а она в Берлин по приглашению Поля Ре. А сам Фридрих пока не написал мне ни слова.

Перечитала последние страницы и огорчилась еще больше. Как это случилось, что меня покинули мои поэты и философы, и я осталась в заговоре со страшной акулой Элизабет, которая называет Лу русской обезьяной? А я не смею возмутиться и возразить из страха потерять даже ее.

Элизабет не донесла до Мальвиды замечательный афоризм, сочиненный Лу и отредактированный Фридрихом: