Он злился. Она это ясно видела. После того, что сегодня случилось, того, как она узнала о его годах лжи прямо на заседании суда вместе с чужими людьми, он на нее злился. Внезапно весь разговор показался странным, беспокойство о том, как завести речь о жестянке, нелепым. Она не знала, то ли ударить его, то ли рассмеяться.
– О чем я думала? – спросила она. – Посмотрим, о чем это я могла думать вместо парковки, – она достала пакет, и ее охватил прилив силы, пронзивший и успокоивший ее. – Наверное, вот об этом, – она бросила жестянку на стол. Та зазвенела. – И обо всем прочем, что ты от меня прятал.
Пак уставился на жестянку, потом протянул к ней руку. Он мигнул, когда указательный палец коснулся уголка, и быстро отдернул его, словно касался привидения, а оно оказалось плотным.
– Откуда она у тебя? Как?
– Я нашла ее там, где ты ее спрятал. В сарае.
– В сарае? Но я отдал ее… – он посмотрел на жестянку, потом в сторону. Глаза бегали из стороны в сторону, словно он мучительно что-то припоминал. Лицо сморщилось от столь искреннего замешательства, что Янг подумала, уж не считает ли он вправду, что отдал ее тогда Кэнгам.
Пак помотал головой.
– Наверное, я забыл им ее отдать, поэтому она и оказалась среди вещей. Ну и что? У нас хранилось сколько-то старых сигарет, мы о них не знали. Это неважно.
Звучало правдоподобно. Только вот жвачка, освежитель, списки квартир – все это доказывало, что он использовал пакет, чтобы прятать вещи прошлым летом. Нет, Пак сейчас лжет, как и в кабинете Эйба. Она вспомнила холодок, который ощутила, увидев, как убедительно он может настаивать на правдивости заведомо лживых слов. Теперь он продолжал в том же духе и надеялся одурачить ее.
Пак, видимо, принял ее молчание за согласие и отодвинул жестянку.
– Отлично, с этим решено. Выбросим и забудем, – сказал он и поднял штраф за парковку. – А теперь перейдем…
Она вырвала у него листок и порвала.
– Штраф? Штраф – это ерунда. Просто деньги, заплатил и готово. В отличие от этого, – она подняла жестянку, встряхнула ее, так что содержимое зазвенело, потом резко положила и раскрыла. – Видишь сигареты? Марки «Кэмел», ровно как та, при помощи которой кто-то убил наших пациентов на нашей территории. А еще жвачка и освежитель, ими обычно скрывают запах. Все это спрятано у нас в сарае. Думаешь, это ерунда, при том, как ты весь день клялся в суде, что больше не куришь? Это не ерунда. Это улики, – заявила она и бросила на стол папку с документами от риэлтора. – А представляешь, какие выводы юристы сделают из вот этого? Что скажут присяжные, если узнают, что прямо перед взрывом ты втайне планировал переезд в Сеул?
Пак поднял папку и уставился на обложку.
– Я твоя жена, – сказала она. – Как ты мог скрыть такое от меня?
Он пролистал документы, глаза метались по страницам, словно пытаясь осознать написанное, уловить хоть какой-то смысл.
Видя взгляд Пака, пустой и неуверенный, Янг почувствовала, как гнев уходит, сменяется тревогой. Врачи предупреждали, что в будущем могут проявиться новые симптомы. Неужели повреждения затронули мозг, и он забыл о списках?
– Ю-бо, что не так? Расскажи! – сказала она.
Пак взглянул на лицо Янг, на ее руку, словно позабыл, что она стояла рядом. Он нахмурился, потом глубоко выдохнул.
– Извини. Просто дурацкая голубая мечта. Поэтому я ничего не рассказал.
– Что не рассказал? – спросила она. К ней снова подступила тошнота. Она ожидала, что правда принесет облегчение, она поймет, что не выдумала все сама. Но теперь, когда он с видом раскаяния сознается, она мечтает вернуться на несколько секунд назад, когда ее подозрения еще не подтвердились и злость была беспочвенной.
– Извини, – сказал он. – За то, что не выбросил сигареты. Знаю, я должен был бросить курить, да я и бросил, я больше не курил, но мне нравилось держать сигарету в руке. Когда меня что-либо беспокоило, это помогало… просто ощущение, запах. Они так сильно пахли, даже если не раскуривать, что я купил освежитель и жвачку. Я не хотел, чтобы ты узнала, потому что… потому что это было так глупо. Проявление слабости.
Он посмотрел прямо ей в глаза взглядом, полным боли и мольбы.
– А что с квартирами?
– Ну… – он потер лицо. – Это было не для меня. Просто… дела шли хорошо, и я подумал, не сможем ли мы помочь моему брату перебраться в Сеул. Ты же знаешь, как он об этом мечтает, – покачал он головой. – Но ты видела цены. Я сказал ему, что у нас не получится, и тема была закрыта. Я собирался все выбросить, но после взрыва вылетело из головы, – он снова вздохнул. – Мне следовало все рассказать, но я хотел сначала узнать цены. А потом уже нечего стало рассказывать.
– Но риэлтор пишет, будто ты возвращаешься в Корею.
– Ну конечно я так ей сказал. Если бы я сказал, что просто интересуюсь, у нее не было бы стимула мне помочь.
– Получается, ты не собирался переезжать обратно в Корею?
– Зачем? Мы столько вложили, чтобы оказаться здесь. Я даже сейчас хочу остаться здесь. А ты разве нет?
Лицо у него слегка перекосилось влево, глаза расширились от удивления. Так щенок смотрит на хозяина, и ей стало стыдно за устроенный допрос.
– А «Бухтаплаза»? – спросила она. – Я знаю, что ты не ездил в «Уолгрин» за присыпкой. Я помню, ты взял кукурузный крахмал.
Он накрыл ее руку своей.
– Я думал рассказать, но хотел защитить тебя. Я не хотел, чтобы тебе снова пришлось лгать ради меня, – он опустил глаза и провел пальцем по зеленоватым венам у нее на руке. – Это я купил шарики в «Центре праздника». Я хотел избавиться от демонстрантов. Я подумал, что если устроить замыкание и обвинить их, то полиция их заберет.
Комната закачалась. Она так и думала, заподозрила в тот момент, когда увидела шарики на фотографии, но ее все равно поразило его признание. Странно: вот он, ее муж, признался, что сокрыл от нее свое преступление, но это не вызвало у нее отторжения, ей стало легче, чем весь день. Он не обязан был признаваться. У нее не имелось никаких доказательств, только подозрения, он легко мог что-нибудь выдумать, но все же предпочел честность. Это придало ей надежду, что, возможно, и все остальное, сказанное им сегодня вечером, – правда.
– Ты поэтому ушел из ангара тем вечером? – спросила она. – Что-то пошло не так с шариками?
Он кивнул, закусив губу.
– Извини, нельзя было оставлять тебя одну. Но позвонили из полиции и сказали, что скоро приедут, чтобы снять с шариков отпечатки пальцев, чтобы у меня были доказательства вины демонстрантов, и их можно было привлечь к ответственности. И тут я понял, что не протирал шарики, а я не хочу, чтобы они обнаружили мои отпечатки, так что я пошел за ними. Я думал, это займет не дольше минуты, но сначала у меня не получалось их снять, а потом я заметил демонстрантов, испугался, что они могут что-нибудь натворить, и тогда позвонил тебе, сказал, что смогу вернуться только когда закончится последний сеанс.